Оды и некрологи - Борис Дорианович Минаев

И я понял, почему все это происходит. Об «Алых парусах» ничего не было по радио и телевидению, в газетах и журналах. Не было никакой рекламы. Калашников просто расклеил несколько афиш. Люди сами передали друг другу эту благую весть. Они сразу поняли, что на этот раз театр будут показывать именно для них, для жителей близлежащих домов.

Грубо говоря, на Калашникова надвигалась настоящая людская масса, исчисляемая тысячами людей. Они шли с маленькими детьми, тащили коляски, корзинки с едой, глухо переговариваясь во тьме.

И вдруг я понял, что всю свою жизнь Калашников хотел ставить спектакли именно для них.

Поплыли плоты с красными парусами, их двигали русалки (команда девушек по синхронному плаванию), громовыми голосами произносили диалоги над водой артисты, в общем, это было представление по законам жанра – мрачно, громко, красиво, прожектора, вода, и пусть я любил более камерные зрелища, тут пришлось замереть и не дышать, потому что исполнялась мечта Калашникова – буквально на моих глазах.

Часа в три ночи мы уехали, поймав на дороге машину.

* * *

Трудно сейчас сформулировать, какими были наши отношения.

Несмотря на то что мы порой и встречались, и подтрунивали друг на другом, и ужинали у нас дома, и созванивались – все равно оставалась какая-то неясная зона. Я его очень любил. В те первые минуты или часы, когда он снова являлся в мой мир, я смотрел на Сашу с обожанием. Это был невероятный по яркости человек.

Потом мне хотелось выскользнуть из его, так сказать, ментальных объятий – Калашникова было так много, что ты уже не мог вздохнуть, он поглощал тебя всего.

На самом деле Саша очень любил нас всех – меня, Асю, Сашу, Митю, хотел порадовать подарками, всегда куда-то звал. Мне даже кажется, что он был, несмотря на то что крутился где-то там, на своих космических орбитах, важной частью нашей семьи. По крайней мере, Саша был частью меня.

Мне было важно, что Калашников существует.

– Да ты просто не знаешь, как у нас люди живут! – говорил он мне горько, когда мы спорили. – Это ж не Москва.

– Ну и что? – пытался понять я. – И что, что не Москва?

– Ты не поймешь.

* * *

В начале двухтысячных жизнь его вообще пошла как-то по-другому.

Калашникова стали сживать со свету в Кузнецке. Появились злобные доносы и фельетоны, которых можно было ожидать в новую эпоху: сменился губернатор, сменился мэр, все сменились, и Калашников с его полным неумением говорить дипломатично, мягко, округло, не стеснявшийся ни в каких выражениях, ни по какому поводу – стал врагом. Ему припомнили все – и недострой в парке, и то, что в Москве он бывает чаще, чем в Кузнецке, и подозрительные спектакли, и подозрительные высказывания.

Его попытка превратить «Алые паруса» в коммерчески выгодную франшизу тоже не удалась – строительная фирма больше не хотела финансировать эту дорогостоящую забаву, и хотя однажды Калашников показал свой театр на ночной воде даже где-то в Испании – на этом вся франшиза закончилась.

В Москве он занимался уличными театрами в Союзе театральных деятелей. У него уже было имя в театральной среде, но, боюсь, административная работа была ему совсем не по нутру.

Наконец, он окончательно переехал в Москву.

Прошла еще пара лет, вдруг Калашников позвонил и пригласил на свой спектакль. Оказалось, он служит приглашенным режиссером в Московском областном детском театре, а сам спектакль (какая-то народная притча, мистерия, ну в общем что-то в его духе, по русским сказкам) состоится в Музее Победы на Поклонной горе.

Место было странное, кругом были диорамы битв, бесконечные коридоры, мрачно блестели ордена и знамена, но вот мы набились в какой-то маленький зал. Там было что-то похожее на Калашникова, необычайная плотность движений и звуков, выкрики, пляски.

Но вообще-то спектакль был плох.

Все было как-то мимо. Ася вышла из зала.

Я никак не мог понять, что же не так, а потом понял. Играли взрослые актеры. В них не было главного качества – наивности, веры в чудо, которое есть в подростках, того самого «бума».

Саша вышел к нам на минуту, я с трудом сказал ему что-то хорошее. Он странно выглядел. Я не видел его несколько лет и отметил это.

Калашников как-то резко изменился внешне. Было ощущение, что его как будто раздирает в разные стороны – в разные стороны смотрели глаза (я тогда впервые это понял), рот кривился, через слово он ругался, и раздражение выплескивалось – да, это было обычное режиссерское раздражение на игру актеров, на недоделки, на ляпы, но за этим раздражением проступало нечто большее.

Я вдруг вспомнил, что его родной брат умер от сердечного приступа в очень молодом возрасте.

Как говорится, шли годы.

Калашников теперь жил в Москве, активно заводил знакомства, к чему-то готовился, что-то задумывал и совсем не производил впечатления грустного или мрачного человека.

Однажды он позвал меня на «музыкальный салон», где хотел с кем-то познакомить, изложить какую-то идею, я сказал, что приду, давно не виделись.

– А где это? – спросил я.

– Хохловский переулок. Там есть такой музыкальный салон Юргенсона, номер дома… А, не помню! Ну ты найдешь: Хохловский переулок, ты же знаешь, наверное.

– Наверное, да, знаю, – гордо сказал я.

– Ну да, ты же москвич! – захохотал Калашников.

Я вышел из метро «Китай-город» и пошел по Маросейке и Покровке.

Когда я понял, что не знаю, где Хохловский переулок, мне стало очень обидно. Я решил идти и идти, до конца улицы, заглядывая и заворачивая в каждый переулок, но быстро устал.

Завернул туда, завернул сюда, но нигде не было этого злосчастного Хохловского переулка. Я просто сходил с ума. Стал спрашивать у прохожих, но я уже ушел далеко, куда-то в район Басманной улицы.

Потом я проходил по Хохловскому переулку сотни раз. Но именно в этот вечер я в него не попал.

В тот вечер мы так и не увиделись.

* * *

А через пару лет Сашу разбил удар. И он умер.

Таня позвала на скромные поминки в «Театр юных москвичей», с которым Саша дружил, возле Ленкома. Там были разные актеры, режиссеры, журналисты, какие-то мои знакомые.

Показывали фотографии, те самые. И ту самую обложку.

Мы вышли из подвала, я взял Асю за руку.

И вдруг подумал, что я так ничего и не понял про «Театроград» – как это должно быть, как это работает, что это такое.

И уже не пойму в этой жизни.

Только в следующей.

Часть вторая

Чужие книги