Оды и некрологи - Борис Дорианович Минаев

(при том, что ей самой вовсе не был свойственен этот жесткий взгляд на вещи, скорее наоборот), что главное, о чем рассказывал ей отец в минуты откровенности – это как раз тот нечеловеческий ужас, который он испытывал порой в прямых столкновениях с этим человеческим материалом, с этим адским пьянством, безответственностью, халатностью, мелким воровством и прочей бездной, недоступной его пониманию.

Когда отец во время наших редких прогулок на Пресне видел пьяного, валяющегося на асфальте, он никогда не бросался его поднимать, прислонять к стене, спасать от вытрезвителя или от чего-то еще. Он брезгливо его обходил, и все. Он ненавидел этот человеческий материал, потому что слишком хорошо его знал.

* * *

…Так вот, главное, что приходилось преодолевать Шеймовичу во всех непростых ситуациях в роли начальника геологической партии – это не стихия, не тайга, не бесплодные поиски «рудных камней», которые описаны у него во всех подробностях, а именно человеческий материал.

Примерно эту (отцовскую) брезгливость, смешанную, однако, с фатальной необходимостью с этим материалом работать, его спасать (иногда в прямом смысле спасать), наконец его воспитывать – я и почувствовал в рассказах Шеймовича.

Прочитав эти два рассказа – «Очагов» и «Рыба-фиш», я вдруг понял, что человек этот на Камчатке за тридцать лет научился стольким вещам, повидал такие ситуации, попадал в такие передряги, что, наверное, оставаясь внутри «щуплым еврейским мальчиком» (что было довольно заметно, несмотря на его плотную фигуру, сильные короткие руки и округлый живот), он стал кем-то совсем другим. По сути дела, это был уже сверхчеловек. Он умел больше, чем армейский разведчик, знал людей лучше, чем тюремный врач, он уговаривал и внушал им простые истины гораздо глубже и яснее, чем священник, ну и так далее, и так далее. При всем при этом он был настоящий серьезный ученый в своей геологоразведочной области. Можно сказать и по-другому, безо всякого Ницше. Это был тип русского интеллигента, вылепленный историей еще в девятнадцатом веке, и даже не осознающего это.

* * *

Рассказ «Приготовление рыбы-фиш в Москве в новогоднюю ночь 1952 года» был опубликован в «Огоньке» лишь короткими (очень короткими) фрагментами. Уже в последний момент ко мне пришел Сережа Козицкий, ответственный секретарь, и сказал, что без рецепта самой рыбы-фиш рассказ печатать нельзя. (А я и так его уже сильно сократил.)

– Ну а при чем тут рецепт? – возмутился я. – Это же художественное произведение!

– Да я все понимаю, – мягко сказал Козицкий. – Но Володя Чернов тоже так считает…

А это был наш главный редактор.

Насупившись, я полез в интернет и перепечатал первый попавшийся мне рецепт рыбы-фиш. Рецепт, кстати, оказался какой-то не совсем точный, я потом сам пошел на Черемушкинский рынок, купил свежую рыбу и попробовал сделать это блюдо по рецепту – у меня получились, как сказали дети и жена, «какие-то сладкие котлеты», и есть мне их пришлось самому, запивая горькой водкой.

Шеймович тем не менее был страшно рад и очень меня благодарил.

* * *

После этого случая наши с ним отношения приобрели немного странный характер.

Он очень часто звонил мне в редакцию или домой (в какой-то момент я дал ему свой домашний телефон, потому что на работе вести эти длинные разговоры с ним было не очень удобно).

Голос у него, кстати, был очень нежный и довольно высокий, при всей брутальной внешности.

Откашлявшись немного от волнения, он говорил:

– Здравствуйте, ну как ваши дела?

Я не знал, что отвечать, спасибо, все в порядке, в целом без изменений, и переспрашивал в ответ:

– А как у вас дела, Валерий Соломонович?

Он, как правило, немного помявшись, начинал отвечать довольно обстоятельно. Взяли новую книгу в издательство (я уже знал об этой его пагубной привычке издавать книги за свой счет, и сурово молчал), направили на обследование в больницу, черт его знает, что скажут врачи, но обследоваться, конечно, надо, прочел новую книгу рассказов Дины Рубиной, не читали? – нет, я не читал, ну вы знаете, я большой поклонник ее таланта, но ранние вещи, они лучше, гораздо лучше, а слышал ли я последнее выступление Путина, о наших отношениях с Западом, но наверное это не телефонный разговор, тут я цеплялся за спасительную соломинку, да, да, Валерий Соломонович, это совершенно не телефонный разговор, давайте лучше с вами лично все обсудим, хотите, заходите в редакцию, или?..

– Или знаете что? – вдруг однажды сказал он. – Ну что я буду заходить в редакцию, мозолить глаза, я и так там всем надоел. Вы же на «Кунцевской» живете? А я на «Молодежной». Там есть такие лавочки… Это будет удобней всего.

Так начались наши конспиративные встречи в метро. Мы встречались под шум уходящих и приходящих поездов, как два шпиона (станция с открытой платформой, на свежем воздухе, Шеймович жмурился на солнце, сладко вздыхал – дышал), неспешно обсуждали мировую политику, литературные новости, а что я думаю об этом писателе, а об этом. Наконец я понял, что Шеймович назначает мне эти встречи не для того, чтобы что-нибудь мне всучить, как поступил бы на его месте любой другой литератор, а просто ему хочется поговорить.

Каждая такая встреча занимала минут двадцать, максимум тридцать.

В конце я всегда говорил, что мне очень жаль, что журнал больше не печатает рассказов, но я никак не могу на это повлиять, а так я бы и «Очагова» напечатал, и еще вот тот рассказ, и этот, Шеймович иногда доставал из портфеля и торжественно дарил мне очередную свою книгу, «Борису Минаеву, моему первому доброжелателю, с пожеланиями здоровья, удач в новогодние дни 2008 г.», кстати, он просил приносить на встречу и что-нибудь «ваше», так сказать, обменяться, и я дарил ему свои журналы и книги, их, правда, было немного. Так мы сидели на лавочке и надписывали друг другу свои произведения.

Я понимал, что мир без моей помощи никогда не узнает о Шеймовиче. При этом сам Шеймович, как мне показалось, не сильно рвался в большую литературу, его все устраивало.

От этого было грустно.

* * *

Я вспоминаю его рассказ, даже не рассказ, а крошечную безыскусную зарисовку, которую он однажды принес в «Огонек». Называлась она «Пальма, сука!».

В ней говорилось о пивной…

Я так и не понял, где именно, но где-то в районе метро «Автозаводская» когда-то в пятидесятые годы была одна пивная. Не сказать, конечно, что адрес этот точный. Пивных в то время в Москве была чертова уйма, буквально на каждом углу: рядом с заводскими проходными, возле бань, просто на уличных перекрестках. Там, кроме «Жигулевского» в толстых стеклянных полулитровых кружках, продавали и водку