Персоны и персонажи - Сергей Львович Макеев

Странная история, господе! Началась она очень давно. И конца ей пока не видно.

Кое-что о носах и их владельцах

Такими уж создал нас Бог: на лице человеческом именно нос — самая выдающаяся примета. Глазе — зеркало души, но в них еще вглядеться надо. Рот чаще закрыт, язык не виден. Уши вообще вне лица, прикрыты волосами или головным убором. А нос — он у всех на виду.

Необычному носу в старину придавалось большое значение, считалось, что он характеризует всего человека. Нос картошкой якобы говорил о грубости нрава. Длинный нос — о любопытстве. Острый нос — о хитрости и коварстве. Красный или сизый нос — о пьянстве. Особенно доставалось большим носам. Их владельцам приписывали и лживость, и пьянство, и вообще комичность, над ними потешались еще в глубокой древности. Французский врач эпохи Возрождения Лоран Жубер писал в трактате о предрассудках (1579 г.): «…в народе чрезвычайно распространено убеждение, что по размерам и формам носа можно судить о величине и силе производительного органа».

Интересно, что глаза, рот и уши — просто «имеют», они словно ни к чему не обязывают владельца, а вот носы — «носят». Великий и могучий русский язык как будто указывает нам: нос — это судьба. И не случайно он включен в смысловую цепочку: нос — носить — поносить (т. е. оскорблять). Не перечесть всех пословиц и поговорок, связанных с носом, и большинство из них — о плутовстве или слабостях человеческих (водить «за нос», с если нос чешется, то это непременно к пирушке).

Мифы о носах и их владельцах дошли до новейшего времени и перешли из фольклора в литературу. В книжном мире известны более всего три выдающихся носа.

Первый — это нос барона Мюнхгаузена. Детская книжка о нем начинается словами: «Маленький старичок с длинным носом сидит у камина и рассказывает о своих приключениях». Такой «портрет» непременно привел бы в ярость честного и благородного Иеронима Карла Фридриха фон Мюнхгаузена.

Второй знаменитый нос принадлежал Сирано де Бержераку. Персонаж героической комедии Эдмона Ростана, как и его прототип Савиньен Сирано де Бержак (1619–1655), обладали носами внушительных размеров и впечатляющих форм. Оба они — и литературный герой, и прототип — сознавали свои изъяны, но носили их с большим достоинством. Литературный Сирано готов был растерзать любого, кто словом или жестом намекнет ему на… сами понимаете на что.

И, наконец, третий знаменитый нос — это нос майора Ковалева, воспетый Н.В. Гоголем.

Этот нос совсем не похож на два предыдущих. Какой-то невидный. «Недурной и умеренный», — сказано о нем в повести. Однако, вокруг него разыгрались такие страсти! Сначала он пропал и некоторое время жил самостоятельной жизнью, потом был схвачен и возвращен владельцу. «Но что страннее, что непонятнее всего — это то, как авторы могут брать подобные сюжеты, — с лукавой улыбкой признается писатель в заключение повести. — Признаюсь, это уж совсем непостижимо…»

Что и говорить, странную историю рассказал нам Гоголь. Казалось бы, тут одна безграничная фантазия, полный произвол авторского воображения. Но и эта выдумка основана на факте. Как говорили в старину, скверный анекдот приключился однажды в Северной столице.

Секретный заказ

Осип Шишорин кушал утренний кофий, когда явился чиновник от самого Платона Зубова, всесильного фаворита императрицы Екатерины Великой. Чиновник передал мастеру заказ: изготовить нос, который был бы совершенно как натуральный.

Шишорин много замысловатых заказов выполнил на своем веку. Еще когда при папаше своем, известном резчике, состоял, также по дереву вырезывал купидонов, фавнов и прочих бестий. Потом, в Воспитательном училище при Академии художеств, обучился всяческим ремеслам и наукам. И за 15 лет стал первейшим инструментальным мастером, то есть инженером и художником в едином лице. Окончивши Академию с золотой медалью, был отправлен на казенный счет в Англию на четыре года для совершенствования, и там всех своих англицких учителей приводил в изумление. Воротившись в Россию, Осип Иванович возглавил класс инструментальных мастеров в Академии художеств. А приборы изготавливал такие, что хоть сейчас в музеум (работы О.И. Шишорина хранятся в Эрмитаже и Историческом музее).

Но этот заказ привел его в недоумение. Как это — нос? Для кого — нос? И для каких таких целей?.. Чиновник знал, да помалкивал. Тогда Шишорин брякнул напрямик:

— Покойнику гроб заказывают, и то мерку снимают. А как же прикажете нос изготовить, не видя… — тут мастер замялся. — То есть, не зная места, куда он приставлен должен быть. Извините, вслепую не работаем-с!

Чиновник ответствовал:

— Резонно. Встречу вашу с… — он также запнулся, — с будущим владельцем этого, так сказать, прибора мы устроим.

Уходя, он обернулся и сказал:

— Этот заказ и все, что до него касаемо, держать в строжайшей тайне надлежит!

И в тот же вечер явилась к Шишорину целая депутация: два знатных персиянина, с ними толмач-кавказец и давешний чиновник от Зубова. Иностранцы были в огромных чалмах и парчовых халатах, с кинжалами за поясами. Самого важного гостя Шишо-рин уже видел — тот ходил позировать для портрета к придворному живописцу Боровиковскому Владимиру Лукичу. У второго персиянина все лицо ниже глаз было прикрыто повязкою. Шишо-рин понял, что лицо его обезображено. «Уж не проказа ли?» — подумал он.

Чиновник сразу объявил, что господа торопятся, — их нынче государыня пригласила во дворец, и Платон Александрович велел не задерживаться. Толмач залопотал по-ихнему, персияне закивали. Шишорин взял свечу и шагнул к несчастному. Пламя свечи блеснуло в темных, глубоких глазах гостя. Он опустил повязку вниз — и Шишорин чуть не вскрикнул. Свеча дрогнула в руке, горячий воск брызнул на пальцы.

Тут главный персиянин что-то гортанно произнес и показал два пальца. Толмач перевел:

— Оне просят два носа изготовить, чтобы про запас иметь. В Персии носы только резать умеют, а делать не научились пока.

Другой персиянин улыбнулся — о, как странно было видеть улыбку на этом лице! — прикрылся платком, все поклонились мастеру и вышли.

Чиновник задержался в дверях и напомнил о сугубой секретности заказа:

— У нас со времен Елисаветы Петровны ноздрей не рвут, ушей не режут, но языка лишиться можно.

Шишорин отворил поставец, достал графинчик и хватил чарку водки — не пьянства ради, а для просветления рассудка. Странное дело, он помнил не уродство несчастного перса, а печальную красоту глаз его. «Прекрасное в соседстве с ужасным токмо возвышается», — подумал мастер.

Он «загорелся». Теперь