Путь Инквизитора. Том третий. Божьим промыслом - Борис Вячеславович Конофальский

делил на всех… Так иные сидельцы от скудости хлебной стали родственникам жаловаться, а те стали ходить и упрекать меня, мол, я у сидельцев хлеб ворую. А зачем мне те разговоры нужны? Ещё хорошо бы, если бы и вправду воровал, так нет, я же ещё из своих денег иной раз пару крейцеров доплачивал. Ну, я тогда прокурору писал: что делать с речными ворами? Больно много их, их кормить надобно. Был бы один или два, так ещё ладно, а тут дюжина. Даже если один хлеб на двоих давать, пусть даже впроголодь их держать, так и то шесть хлебов в день выходит. Так мне ничего из прокуратуры не ответили. Ни слова не отписали. И что же мне было делать? Бумаг на них нет, денег на них не дали, а есть они хотят, место занимают… Ну, подержал я их, сколько мог, да и выпустил недавно.

— И главное, — резюмирует генерал, — никто в том не виноват.

Тут Шмидт лишь руками разводит: ну а что я мог сделать? И поясняет:

— Бумаги на ваших воров так и не пришли. Ни от прокурора, ни от судей. Как же мне их в застенках держать было?

— И что же вы думаете? — вдруг говорит ему ротмистр, и в его голосе чувствуется обида. — Мы во всё это поверим? Я за ними по мокрым лесам таскался, лодки их искал, ловил этого Вепря и поймать не смог, смог подручных его схватить, так вы и их отпустили.

Тут Шмидт и насупился. Смотрит на ротмистра, потом на барона исподлобья; конечно, ему, убелённому сединами ветерану, что уже заканчивал свою карьеру на тёплом месте, выслушивать упрёки от мальчишки было неприятно, но что он мог тут сказать? Уж надерзить этому опасному барону и его офицерику — так себе дороже будет; видно, начальник тюрьмы сдержал свои чувства и ответил на упрёк:

— Уж я вам, господа, рассказал всё, как было, а верить или нет, так это вы сами теперь решайте, — и прежде чем кто-то из визитёров ему ответил, он добавил: — Я и сам всё вижу, вижу, что не дело было тех сволочей отпускать, да что я мог поделать? А ничего я поделать не мог. Вот так вот, господа.

⠀⠀

⠀⠀

Глава 35

⠀⠀

— Это всегда у них так: кажется, и не виноват никто, а мерзость сделана, — рассуждал генерал, говоря больше себе, чем своему Рудеману.

Но ротмистр сразу поддержал разговор:

— Думается мне, что этот тюремщик получил в руку, и получил изрядно, иначе какой бы человек честный стал воров отпускать?

Волков взглянул на молодого офицера и стал улыбаться: эх, молодость. И так как тот его улыбок, видно, не понимал, стал ему объяснять:

— Понимаете, ротмистр, уж больно просто всё было бы, ежели бы этот человек взял деньги и отпустил за то воров, — он качает головой с сомнением. — Уж больно просто… Может, он и не брал ничего, а всё так вывернули чинуши местные, что ему и поделать было нечего.

— Думаете, это прокурорские?

— Это город, — говорит молодому офицеру генерал и рукой обводит вокруг себя: вот, поглядите, — это город, и пусть он трижды подчиняется курфюрсту, да только истинная власть тут не у него, и даже не у семейки Маленов, и уж тем более не у меня.

— У городских? — догадывается ротмистр.

— У них, у торгашей и ростовщиков, у мастеровых и чиновных, вся эта местная мерзость в клубок сплелась, браками породнилась, общими делами и имуществом, и теперь у власти тут люди худшие, что только могут быть, торгаши и чернильные души, — они подходят к карете, и один из солдат открывает ему дверцу, но барон не спешит садиться. — Как вы думаете, почему целая фамилия, в которой только рыцарей два десятка, под которой половина всей земли графства и всякого иного имущества, со мной расправиться не может?

— Может потому, что вы в фаворе у курфюрста? Или вас просто так оружием не взять? — предположил Рудеман.

— Хм-м… — Волков ухмыляется, почти смеётся. — Местные Малены, младшие сыновья, так голодны, что ничего уже не боятся, и герцога тоже. И большого войска им не нужно, они могли бы сделать так, что я в город и носа сунуть не посмел бы без хорошего отряда… А с хорошим отрядом они бы мне ворот не открыли… И сидел бы я в Эшбахте, как в осаде, и боялся бы без охраны в сто человек на север к сеньору своему в Вильбург съездить. Вот как дела бы обстояли.

— И почему же это не так? — не понимает офицер.

— А потому, мой друг, что главная тут сила, — это клубок из всей этой городской сволочи, скользкий и невидимый на первый взгляд, у которого и головы-то единой нет, с которой можно бы было договориться, так как голов там много. И вот этому клубку власть Маленов так же неприятна, как и мне, но вся беда в том, что и моя власть им не нужна. Они так и будут нашу вражду продлевать, не давая ни одной из сторон победить. Ну и ещё, — тут генерал уже поставил ногу на ступеньку кареты, — большая часть местных бюргеров меня с удовольствием отдала бы на растерзание Маленам… Уж больно маленским торгашам нравится хорошая дорога до реки и склады в Амбарах. Многие из местных уже к себе мои Амбары давно примеряют, столько уже раз выкупить их пытались или землю под свои пристани купить, да вот только я им не даю. Злятся втихаря на меня, негодяи, — Волков усмехается. Но тут же становится серьёзным. — Меня не станет — они быстро с моей супругой договорятся, а семейка её ещё и содействовать купчишкам станет, за пару монеток расстараются жёнушку мою уговорить.

— И что нам делать, генерал? — кажется, Рудеман не на шутку проникся подобными откровениями своего командира.

— Что делать? — переспрашивает командир и снова смеётся. — Так что делать человеку нашего с вами ремесла, коли у него враги рядом?

— Да, что делать нам, коли враги повсюду?

— Ничего особенного: как и всегда, держать фитили зажжёнными, латы не снимать… — он помолчал и прежде, чем сесть в карету, добавил уже привычное для него: — И быстрее достроить замок.

⠀⠀

*⠀ *⠀ *

⠀⠀

Жена не переставала его радовать. Любая весточка от баронессы неизменно бодрила Волкова. Он едва приехал к Кёршнерам, едва вошёл, а лакей передаёт ему письмо от супруги. Волков берёт бумагу с замиранием сердца: уж