Путь Инквизитора. Том третий. Божьим промыслом - Борис Вячеславович Конофальский

— И что же думают люди? — спрашивает генерал.

— Думают, что не смогут, говорят, вы уже тут, если ворота городские и запрут, так вы их сами откроете, говорят, что больно у вас в городе друзей много, говорят, многие фамилии за вас, а ещё говорят, что Малены всем надоели, больно злые. Сколько лет уже в городе бесчинствуют…

— Так и говорят: бесчинствуют?

— Да, так и сказал один мужичок торговый на рынке. Всем не понравилось, что они покусились на маленького графа, говорят, то большое зло.

«Мнение горожан — заслуга епископа. Не зря я всё-таки столько серебра отдал, чтобы отца Бартоломея на маленскую кафедру поставить».

И тут генерал замечает перемену в своём человеке — он как будто сомневается, не хочет говорить о чём-то, но генерал таких недосказанностей не любит.

— Ну, чего мнёшься, говори. Что там у тебя ещё?

— Так то про графиню… — всё ещё сомневается Ёж. — Болтают сволочи всякое непотребное…

Ну, уж теперь генерал просто не мог не продолжить этот разговор.

— И что болтают?

— Уж извините, господин… но… говорят, что она не графиня… — начинает Альмстад.

И тут всё хорошее настроение, что было пришло к нему, сразу развеялось, словно и не было.

— Говорят, что не графиня? — переспросил генерал.

— Да, говорили, что она вам не сестра, — он опять мнётся, опять извиняется, — вы уж не злитесь, но врали, что она какая-то девка блудная, вы её подобрали где-то, а ещё говорили, что вы её старому графу специально подсунули, а она его приворожила, околдовала, чтобы богатства его прибрать. А я вот думаю, чего ей там колдовать, графине-то, она и без колдовства любому голову вскружит. Вот так, значит, про неё сказывали. И ещё говорил тот человек, что в Вильбурге уже про то знают и что будут дело расследовать.

«А вот тебе и два монаха, о которых епископ сказывал; привезли, значит, из Вильбурга новости».

Волков закидывает голову, некоторое время глядит на потолок. А потом вдруг опускает глаза на своего человека.

— Слушай, Ёж… А чего же ты столько лет имя своё настоящее скрывал? Даже дружку своему — и то тайны не раскрывал?

От такой перемены в разговоре Альмстад даже опешил и с ответом тянул, и тогда генерал сам предположил, поинтересовался, эдак чуть улыбаясь:

— Зарезал, поди, кого?

— Да, не-е… Не зарезал, — наконец отвечает Ёж. — Дубьём подлеца оприходовал.

— По пьяному делу или по делу стоящему?

— Да из-за жены… Да и то не до смерти, — нехотя признается Альмстад, махнув рукой. — Ходил к ней один… Я его раз поймал, так он убежал… Я и жене тогда всё объяснил, поклялась, что более не будет, но всё мне казалось, что это у них не кончилось… Тогда я стал сторожить их и подстерёг его как-то, и уже тогда… Покалечил, в общем. Мослы переломал ему… башку раскурочил… мослы потом срослись плохо. Кривобокий он стал, ногу приволакивать стал… А он племянник одного богатея был, у того все судейские в дружках, а сам он был писарем при городских складах, при деньгах всегда… — Ёж опять машет рукой, и в жесте его читается большая досада: — Что же тут мне было делать? В общем, пришлось мне бежать… По городам помыкался, пока с господином коннетаблем не познакомился… А потом… недавно вот, на Крещение, письмецо в Гровен сестре написал, уж столько лет ни слуху ни духу о родне не было, у неё муж помер ещё до моего побега, а она пишет в ответ, что живёт сама скудно, а этот увечный, сволочь, с моей женой проживает, уже два года как вместе живут и к моим двум детям ещё и своего нажили… Ну, я сестре-то все деньги, что накопил в Эшбахте, и послал… Они мне к чему? А у неё дети… А своих детей я, поди, и не узнаю нынче… — видно, что ситуация эта всё ещё была горька для Ежа. И дальше он ничего говорить не хочет.

И, чтобы как-то утешить его, Волков вспоминает:

— У моей жены тоже был хахаль… — тут генерал усмехается, — тоже был наглый, но я его не покалечил, я его убил… И повесил на заборе, чтобы жена видела… Да и все остальные…

Герхард Альмстад из Гровена смотрит на барона с удивлением, что ли: как, дескать, то раскрывать можно, да ещё и смеяться? То же великая обида всякому человеку. Но генерал опять разговор меняет:

— Слушай, Герхард из Гровена, а кто там болтал это всё про графиню?

— Да мужичок один на рыночной площади.

— Из торговых? — уточняет Волков.

— Нет… — Ёж качает головой. — Не из торговых. Он сам по себе был, в одежде хорошей… Не богатой, но и не как у меня. Сам чистый, говорил хорошо, грамотный, видно. При берете был. Он у столба объявлений стоял, там, где глашатаи кричат. Зазывал людей.

— И что же, людишки его слушали?

— Дюжина, а может, и поболее… — вспоминал Альмстад. — Вокруг стояли, рты поразевали. Кто-то верил, а кто-то говорил, что брехня всё это, что это Малены на графиню наговаривают, чтобы у неё герб отобрать.

Волков задумчиво кивал, глядя мимо собеседника. Ничего в этом нового для него не было, как, впрочем, и хорошего. В том, что это всё давно дошло и до герцога, он не сомневался. Обер-прокурор постарался бы, мимо такого не прошёл бы, но сеньор никогда про то с Волковым речи не заводил. Не заводил — не заводил, а вдруг и заведёт…

«Видно, держит это до случая. И в любой надобный ему момент даст делу ход. Как будто топор над головою занёс — только посмей ослушаться… Это хорошо, что Брунхильда с графом сбежали в Ланн… Там обер-прокурору её на допрос не вызвать. Глупая, глупая, а её, дуру, словно Господь бережёт. Вот дьявол… Как же мне нужен замок! Как нужен!».

Он наконец обращает внимание на Ежа.

— А что прапорщик наш? Ты с теми двумя стражниками, вижу, встречался. Вон как от тебя пивом-то разит…

— Не пришлось, — отвечает Альмстад. — Встретились, как договорились, сначала вроде уже и думали куда пойти, а потом они забоялись чего-то, я и сам не понял чего. В общем, отказались… Так, побалакали малость… А я уже думал, как разговор вести с ними. Но ничего, как говорится, нет худа без добра. Как раз узнал у них, где этот их прапорщик