Иван Грозный - Сергей Эдуардович Цветков

сверху кипящий вар и бросать огромные камни и грузные бревна. Много погибло здесь русских удальцов. Но, несмотря на отчаянное упорство татар, русские приставили все-таки лестницы и взобрались на стены. Первым взошел на стену юный брат князя Андрея Курбского, Роман; иные лезли в бойницы башни, проломы. После горячей схватки стена оказалась в руках у русских.

Лишь только русские ворвались в город, как многие из них, говорит Курбский, падкие до корысти, бросились грабить дома. Да и было на что позариться: дома и лавки были полны золота, серебра, дорогих мехов и самоцветных камней. Иные вояки, которые во время приступа лежали в поле, притворившись ранеными или убитыми, теперь вскакивали, бежали в город и принимались за грабеж. Набежали в Казань даже кашевары и обозные люди и принялись за легкую работу победителей. Тем временем казанцы опомнились и, видя, что против них стоит не особенно много русских воинов, поналегли на них всей силою и стали теснить. Положение в городе сразу переменилось. Страх обуял грабителей: они ударились в бегство. У ворот возникли свалки, людское столпотворение… Иные из русских бросались с захваченным добром через стены; другие кидали и добычу, бежали и кричали впопыхах: «Секут, секут!» Сам царь, увидев бегущие толпы своих ратников, сначала было упал духом, но, узнав, в чем дело, ободрился, послал на помощь бившимся в городе половину своего полка — 10 000 человек — и сам, взяв святую хоругвь, встал в Царских воротах, чтобы удержать беглецов; тех, кто кидался на грабеж, велено было беспощадно убивать.

Свежее войско, вступившее в город, помогло сломить отчаянную оборону казанцев. Внутри городских стен еще долгое время кипела схватка. В страшной тесноте было трудно орудовать копьями и саблями — враги резались ножами и душили друг друга, спотыкаясь о тела мертвых и раненых. Некоторые воины лезли на кровли домов и оттуда разили врагов стрелами. Князь Воротынский просил помощи. Царь послал еще пеших воинов, ибо конным было невозможно пробраться в город в такой тесноте. Самая жаркая сеча шла около мечети, в которой затворилось значительное количество татар вместе с муфтием. Казанцы отчаянно защищали свою святыню. Когда же в схватке пал муфтий, то оставшие в живых кинулись на ханский двор. Едигер заперся в своем дворце и долго отбивался от русских. Наконец, видя, что здесь ему не отсидеться, он ринулся со своим отрядом к Елбугиным воротам, думая вырваться из города. Но путь ему загородил отряд Курбского, а сзади напирали главные силы русского войска. Татары по трупам своих взобрались на башню и закричали русским, что хотят вступить с ними в переговоры. Бой мало-помалу утих, и татары стали кричать:

— Пока стоял юрт и престол царский, до тех пор мы бились до смерти за царя и за юрт. Теперь мы отдаем вам царя живого и здорового: ведите его к своему царю! А мы выйдем на широкое поле испить с вами последнюю чашу!

Действительно, Едигера с троими его приближенными выдали русским (видимо, желая спасти ему жизнь). Прочая толпа казанцев — тысяч до десяти — бросилась прямо со стены (стены в городе были полуразрушены огнем русской артиллерии) на берег Казанки и хотели пробиться к реке, но, встреченные залпом русских пушек, поворотили налево вниз, скинули доспехи, разулись и перебрели речку в числе 6000 человек.

В пылу сечи их отступление поначалу заметили только двое братьев Курбских, Андрей и Роман. С небольшой дружиной, человек в триста, они обскакали татар, отрезали им дорогу к лесу и вступили в бой, на виду всего русского войска, смотревшего со стен города на битву. «Цель наша была разрезать этот отряд надвое, — вспоминал князь Андрей Курбский. — Прошу, да не сочтет меня кто-нибудь безумным и самохвалом! Я говорю чистую правду и не таю духа храбрости, данного мне от Бога; притом же я и коня имел весьма быстрого и бодрого. Всех прежде ворвался я в этот бусурманский полк, и помню то, что во время сечи трижды оперся на них конь мой (то есть Курбский трижды атаковал врага. — С. Ц.); а в четвертый раз, сильно раненный, повалился вместе со мною в средине отряда их, и больше, по причине тяжких ран, ничего не помню». Брат его, Роман, также показал чудеса храбрости: он дважды проезжал на коне насквозь всю толпу татар, поражая их направо и налево; когда же конь его пал, он, забыв тяжкие раны (в ногах у него застряло пять стрел), вскочил на другого, догнал татар и снова рубил их в исступлении… Позже выяснилось, что братья сражались одни против всей несметной татарской силы: их дружина в страхе вначале подалась назад, а потом обогнула татарский отряд и билась с врагами с другой стороны; таким образом, рядом с братьями никого не было. Князя Андрея Курбского спас от смерти крепкий доспех, «броня прародительская», а князя Романа полученные раны свели в могилу на следующее лето.

Задержанные братьями Курбскими татары не успели достичь заветного леса, были настигнуты тремя воеводами — князьями Микулинским, Глинским и Шереметевым — и полегли почти все; немногие добежали до леса, да и те раненые.

В Казани между тем продолжалась резня. Еще перед приступом Иван приказал перебить в городе всех мужчин, оставив только женщин и детей. «Побитых во граде такое множество лежаше, — говорит летописец, — яко по всему городу не бе, где ступати не на мертвых»; а за ханским двором, — по пути вышеописанного отступления последнего крупного татарского отряда, — груды мертвых тел «лежаше с стенами градными ровно… Рвы же на той стороне града полны мертвых лежаше и по Казань-реку, и в реке, и за рекою по всему лугу мертвые поганые лежаша». Ужасная картина резни освещалась пламенем многочисленных пожаров в разграбленных домах, по улицам текли потоки крови… В живых не осталось никого из защитников Казани.

Русские историки обыкновенно стеснялись писать об этом трагическом финале славной осады Казани. Это и понятно — нормальному человеку не пристало восторгаться горами трупов побежденных врагов. Но не дело историка набрасывать стыдливый покров на деяния своих предков. 2 октября 1552 года русские воины, что называется, упились местью. Кто сосчитает, у скольких из них погибли мать, отец, дети, братья, сестры, иссеченные кривой татарской саблей, сколько ненависти накопилось в душах русских людей против хищных, вооруженных до зубов насильников, веками глумившихся над беззащитным мирным населением русских городов и сел, уводивших женщин и детей, словно скот, на невольничьи рынки? Мы содрогаемся, читая описание погрома Казани; но никто не описал нам ужасы, творившиеся в каком-нибудь заштатном русском приволжском городке во время очередного