Авангард и психотехника - Маргарета Фёрингер

В то время как текст, изображение и пространственные формы осуществляли визуальную коммуникацию, кровь действовала как медиум, бывший одновременно и информацией, и переносчиком информации, а потому не требовавший более никаких визуальных промежуточных форм для сообщения между передающим устройством и реципиентом. Таким образом, новый человек Богданова не был ни продуктом фантазии, ни божеством, а являлся единым, участвующим в медиальных процессах коллективным человеком: «Человек – мир, но мир частичный, не космос, а микрокосм, не все, а только часть и отражение великого целого. ‹…› Общение с другими существами – вот что делает человека микрокосмом»[692].

В пролетарском формате: психотехника без Тейлора

В начале 1920‐х годов решением Ленина Пролеткульт перешел в прямое подчинение Народному комиссариату просвещения, что привело к выходу Богданова из проекта[693]. Ограничение свободы деятельности Пролеткульта как организации, видимо, означало для него нарушение взаимообразного обмена между экономикой и культурой, поскольку «…наиболее стройно организовать живые образы художник способен тогда, когда делает это свободно без принуждения и указки»[694]. Он опасался вследствие этого подчинения Пролеткульта «потери общественной рабочей энергии», что означало «ослабление общества в его борьбе с природой»[695]. Тогда Богданов решил перенести свою «борьбу с природой» за сохранение рабочей энергии на другой фронт – медицинский. И Ленин, и Сталин всячески поддерживали это его решение, скорее всего, крайне обрадовавшись возможности избавиться от его вмешательства в сферы их компетенции.

При этом Богданов остался верен своей политической программе, искусно спрятав ее под медицинской аргументацией. Принимая во внимание провозглашаемый Богдановым тектологический принцип переноса всех законов на все отделы жизни, его обменные переливания крови также преследовали цель трансформации субъекта, хотя и другим способом, чем это делали авангардисты в Пролеткульте. В замкнутом процессе переливания крови не было больше никакого передатчика между изменяющимися субъектами, не предусматривалось никакого промежуточного звена, ведущего к желаемой модификации субъекта. «Конъюгация между человеческими существами известна нам до сих пор в двух формах: во-первых, половая ‹…› во-вторых, общение опыта, конъюгация переживаний, путем речи, мимики, искусства и других способов выражения восприятия. ‹…› Медицина уже успела присоединить к этим двум третью форму, пока еще односторонней и весьма частичной, но все-таки прямой физиологической конъюгации; это различные прививки органов и тканей: прививка кожи при больших обжогах, переливание крови, вливание кровяных сывороток и т. п.»[696] Если в описанных ранее фотографических, кино- или архитектурных трансформациях речь шла о формах, которые должны были с непреложностью побудить зрителя к определенным действиям, то у Богданова можно обнаружить уже только исчезновение этих форм. Вместо этого трансформация понимается буквально – как «переносящее формирование»: кровь как носитель информации напрямую переносится в тело и форматирует субъект без посредничества уровня репрезентации. В обход восприятия «новый субъект» более не трансформируется, а форматируется, разрыв между психикой и физиологией преодолевается не психофизически, а физиологически. Если авангардное искусство только «невидимо объединяло и спаивало» пролетарских субъектов «единством взаимного понимания»[697] и тем самым приводило их к социалистическому коллективизму, то ту же самую организаторскую задачу ученый решал при помощи переливания крови, и он приводил тех самых субъектов к «физиологическому коллективизму»[698]. Результатом этого физиологического коллективизма являлась совершенно новая художественная форма, в которой субъект и объект трансформации совпадали: «Она и характеризуется тем, что организаторский труд слит воедино с исполнительским»[699]. Растворившийся в кровном братстве с коллективом пролетарий не имел ни физических, ни психических недостатков, располагал твердой позицией и многосторонним превосходством и совершенно не осознавал своего положения. Для ученого здесь шла речь не об авангардистской, просвещенческой цели, преследуемой и пролетарской культурой, – цели преодоления того, что в марксистской терминологии называлось «отчуждением»: его целью было создание чего-то нового, еще неизвестного – пролетформата, в терминологии Богданова. Ученым, создателем пролетария этого особого формата, был не кто иной, как сам Богданов. Он мог стать тем самым «художественным выразителем пролетариата, организатором его сил и сознания в поэтической форме», если он «действительно и искренно проникся его стремлениями, идеалами, его способом мыслить. Радуется его радостями и страдает его страданиями, – словом, слился с ним душою»[700].

Таким образом, обменное переливание крови Богданова необходимо оценить заново на фоне воспитательных методов Пролеткульта и художественных экспериментов авангардистов – как продолжение и расширение последних: «Товарищеский обмен жизни не только в идейном, но и в физиологическом существовании…»[701] Предметом внимания Богданова в этом эксперименте было в первую очередь не медицински возможное омоложение мертвого материала, а трансформация живого материала. После того как Пролеткульт прекратил свое существование, Богданов обнаружил так называемую «советскую изношенность» – по его мнению, она была результатом полной взлетов и падений напряженной послереволюционной повседневности. Эпоха «борьбы культурных форм с ее идеологическими противоречиями, с ее мучительными недоумениями, неразрешимыми для среднего – и не только среднего человека»[702] нарушает равновесие его психики. Только это был не какой-то внезапный и не типично советский феномен, а следствие индустриализации и разделения труда. Последнее вынуждало рабочего каждый день повторять одни и те же очень простые движения: «Разве это человек? Это – машина!»[703] – восклицал Богданов в одной своей работе против тейлоризма, метод которого в полемике карикатурно характеризовал как «кто-то стремится развить до рекордной величины силу одного пальца руки». Эта физиологическая оптимизация труда, представленная в России Гастевым, должна была казаться Богданову настолько смехотворной, что он даже подробно описал влияние развития пальца одной руки на кровообращение: «Для того чтобы несколько мелких мускулов могли достигать максимального напряжения, необходим пропорционально усиленный приток крови и к ним, и к иннервирующим их нервным центрам. ‹…› Неравномерное распределение крови, как оно здесь требуется, только отчасти, в ограниченном масштабе может быть выполнено вазомоторными центрами совместно с рефлекторным аппаратом „внимания“; дальнейшая местная концентрация сил достигается только путем ускоренных и напряженных сокращений сердца, повышенной деятельности всего снабжающего аппарата в целом»[704]. И все это приводит не к чему иному, как к преждевременному старению. Последствия индустриализации, однако, не только негативны, но и ведут за собой еще новые возможности: «Бессмысленная механическая работа была передана настоящим машинам, и рабочий мог уже стать человеком»[705]. Таким образом, рабочий превращается в водителя машин, в инженера, чья работа, в первую очередь, представляет собой организационную, психическую деятельность; она уже не исполнительская и потому должна приводить к психической перегрузке рабочего: «По мере завоевания человеком природы сумма коллективного опыта возрастает до таких колоссальных размеров, что ее нельзя себе представить полностью вмещающейся в каждую отдельную психику»[706]. «Советская изношенность» выступает в разных формах и «поражает с особенной силой пожилых, ответственных работников, перегруженных трудом организаторов»[707]. Эти перегрузки давали о себе знать в различных формах: «Слабость, понижение работоспособности, порядочная атония пищеварительного аппарата ‹…› сомнамбулические приступы», кроме того, «в общем истощении, а особенно истощении нервной системы»[708], то есть одновременном нарушении физиологических и психологических функций. Богданов был совершенно уверен в том, что физиология и психика влияют друг на друга: «Кроме всего прочего, эти опыты показали, что состояние сознания тесно связано с физическим здоровьем мозга»[709]. Только поэтому он мог решиться лечить при помощи переливания крови также и психические болезни. И насколько многообещающим должен был казаться этот метод, если даже былой последователь