Интеллектуалы древней Руси. Зарождение соблазна русского мессианизма - Игорь Николаевич Данилевский

внимание еще известный русский литературовед Александр Николаевич Пыпин (1833–1904): «Как ни проклинали татар за их свирепые опустошения, даже в первое время ига признавали в татарах известные добродетели в их собственном быту. Сам Серапион ставит их в пример своим слушателям». С этим наблюдением соглашаются немецкий славист и богослов Герхард Подскальски (1937–2017) и В. Н. Рудаков.

Действительно, с одной стороны, Серапион описывает страшные беды, принесенные на Русь «немилостивым народом». По словам проповедника, отряды ордынцев:

— разорили и опустошили землю,

— многих братьев, жен и детей увели в плен,

— все города и землю пленили,

— церкви святые разорили,

— тела преподобных монахов бросили птицам на съедение,

— осквернили священные сосуды, честные кресты и святые книги,

— затоптали святые места,

— «кровью отцов и братьев наших, будто водой в изобилье, насытили землю»,

— убили церковных иерархов («святители стали пищей меча»),

— над матерями и сестрами нашими надругались,

— поработили оставшихся в живых,

— обложили их тяжкими данями.

Они — «народ немилостивый, народ лютый, народ, не щадящий красоты юных, немощи старых, младенчества детей». Из-за них «поля наши сорной травой поросли, и величие наше унизилось, великолепие наше сгинуло, богатство наше стало добычей врага, труд наш неверным достался в корысть, земля наша попала во власть иноземцам <…> сила наших князей и воевод исчезла, воины наши, страха исполнясь, бежали».

Однако, с другой стороны, эти «язычники, Божьего закона не знающие»:

— не убивают своих единоверцев,

— не грабят их,

— не обвиняют,

— не клевещут,

— не крадут,

— не зарятся на чужое,

— не продают своих братьев в рабство,

— если кого-то постигнет беда, выкупают его и дают ему на жизнь,

— а то, что найдут на торгу, всем покажут.

В отличие от них, продолжает Серапион,

мы, считая себя православными, во имя Божье крещенными и заповедь Божию зная, неправды всегда преисполнены и зависти, и немилосердья: братьев своих мы грабим и убиваем, язычникам их продаем; доносам, завистью, если бы можно, так съели б друг друга <…> Вельможа или простой человек — каждый добычи желает, ищет, как бы обидеть кого. Окаянный, кого поедаешь?! Не такого ли человека, как сам ты? Не зверь он и не иноверец. Зачем же ты плач и проклятье на себя навлекаешь? Или бессмертен ты? Или не ждешь ни Божьего суда, ни воздаянья каждому по делам его? Ибо, от сна пробудясь, не на молитву ты ум направляешь, а как бы кого озлобить и ложью кого пересилить.

Так что ордынцы выступают у Серапиона в двух качествах: и как исполнители кары Господней за людские грехи — и одновременно как те, кто может обратить христиан «на путь истинный» в преддверии Страшного суда.

К подобной мысли через два с половиной века придет Иван Семенович Пересветов (середина — вторая половина XVI века), рассуждая по поводу захвата Константинополя войсками Мехмеда II Завоевателя. Был ли Пересветов знаком с проповедями Серапиона Владимирского, либо это, как говорится, витало в воздухе, неизвестно. Но само совпадение размышлений владимирского епископа и царского холопа, разделенных столетиями, весьма интересно.

***

Итак, близится конец света. Как полагает Серапион, до него остались считаные годы. Нашествие «поганых» еще раз должно послужить напоминанием (возможно, последним!) о необходимости исправления сложившегося положения дел. Однако Серапион не видит, чтобы его духовные чада отказались от «дел непотребных»:

Говорил я вам много раз, желая отвратить вас от злых пороков, — но вижу: нисколько не изменились вы. Если кто-то из вас разбойник — разбоя не бросит, если крадет — воровства не оставит, если другого кого ненавидит — враждует без устали, если кто обижает и грабит — не насытится, если он ростовщик — не перестанет резы[52] взимать… Окаянный и не думает, что он как родится нагим — так и отходит, ничего не имея, кроме проклятья во веки; если кто любодей, — любодейства не бросит, сквернословец и пьяница, — привычек своих не оставит.

Окружение Серапиона по-прежнему глубоко порочно. Остается, по словам проповедника, только удивляться человеколюбию Бога: «видев наши прегрешенья умножившимися, видев нас, Его заповеди отвергших, предзнаменований много явив, много страха насылал, много рабами своими поучал — и ничем не смог нас наставить»…

Раскрывая скрытый от непосвященных смысл происходящих событий, проповедник выходит на целый комплекс нравственных проблем, которые срочно необходимо решать, чтобы обеспечить в грядущем вечную жизнь. Подобно Кирику Новгородцу, но совершенно на других основаниях, в «Словах» и «Проповедях» Серапион решает базовый вопрос своего времени, пытаясь связать прошлое, настоящее и будущее.

Борьба против поработителей в число условий спасения не попадает. Нашествие и покорение Руси состоялось по Божьей воле, а потому сопротивляться этому бесполезно и в принципе невозможно. Единственным залогом обретения Царства Божия, по мнению владимирского епископа, может стать осознание людьми собственной греховности, немедленный отказ от «злобных и темных деяний» и искреннее покаяние. Такая установка развивала идеи жертвенности и отрицания ценности личности — как высшего проявления смирения, необходимого для всякого, кто хочет обрести спасение на Страшном суде. Недаром центральной фигурой уже в первых древнерусских летописях часто становился не победитель, а жертва. Характерно, что первыми святыми Древней Руси стали именно «невинноубиенные» братья Борис и Глеб, вся заслуга которых состояла в том, что они не противились собственному убийству, организованному их старшим братом, которому следовало повиноваться беспрекословно.

***

Идеи, сформулированные Серапионом, судя по всему, имели широкое распространение и оказали существенное влияние на умонастроения жителей Руси. Как показал В. Н. Рудаков, вплоть до победы на Куликовом поле древнерусским авторам было свойственно отношение к ордынцам

как к «нечистому» народу, приход которого был вызван «гневом Господним» «за грехи» и должен был знаменовать собой наступление эсхатологических времен <…> Вопреки позднейшим модернизациям, преобладающее большинство писателей середины XIII — первой четверти XIV века (особенно на севере и северо-востоке Руси) крайне скептически относились к возможности борьбы с монголо-татарами. В литературе того времени, наоборот, проводилась идея о невозможности, бесперспективности сопротивления «поганым» <…> Отказ от сопротивления был вызван вовсе не трусостью, а подлинным христианским смирением перед Божьей карой, обрушившейся на Русь в лице «поганых» и предвещавшей, по мнению книжников, грядущий Страшный суд. В этом контексте власть ордынских ханов на Руси представлялась им вполне легитимной, «Богом установленной». Какое-либо сопротивление ей, оспаривание ее законности даже не обсуждалось…[53]

Но даже после того, как представления о законности власти ордынских «царей» изменились, а в обществе все четче и четче стали проявляться антиордынские настроения, перечисленные Серапионом греховные деяния и помыслы, с которыми следует постоянно бороться, которые грозят страшными наказаниями и на этом, и на том свете, продолжали сохранять свою актуальность не одно столетие. Сформулированной Серапионом Владимирским идее о том, что все беды и напасти, которые обрушиваются на человека, есть прямое следствие его собственных действий, была суждена долгая жизнь. Всякая власть, даже если она