Пишите мне на медсанбат - Людмила Петровна Дробинская

Транспорт благополучно разгрузился в Лисьем Носу, а затем дивизия пришла на Колпинский участок фронта.

…Лаборатория опять на замке. На микроскоп надет футляр. Пробирки покрылись свежей пылью. Обвязав уключины тряпками, чтобы не скрипели, Клариса Чернявская ночью перевозила раненых по реке Ижоре. На ее глазах вражеская мина разорвалась в реке и взрывная волна и осколки накрыли соседнюю лодку с людьми. Преодолевая дурноту, Чернявская налегла на весла и благополучно пригнала свою лодку к берегу, укрыла раненых за кустарником.

Погибла Клариса Чернявская на Ивановском плацдарме.

Она появилась там с первым отрядом медиков 952-го полка 268-й дивизии. С санитарной сумкой через плечо, исхудавшая, прокаленная солнцем, Клариса неустанно носилась по траншеям, где воевал батальон старшего лейтенанта Кукореко.

Ее видели в дыму сражений на «пятачке» все: и ворвавшиеся на плацдарм балтийские моряки в тельняшках в бескозырках, и отважные саперы, и герои-радисты, корректировавшие стрельбу нашей артиллерии из подвала полуразрушенного здания…

Связь защитников плацдарма с командным пунктом дивизии оборвалась. Вышла из строя рация. На исходе боеприпасы. Срочно требуется пополнение. Но как передать донесение на КП? Кто отважится пробраться вплавь по простреливаемой реке? Вызвалась Чернявская. Клариса ползком добралась до берега и, уцепившись за полузатонувшую доску, поплыла вниз по течению реки. Вокруг свистели пули, с грохотом взрывались мины, поднимая фонтаны воды, а Чернявская все плыла. Ледяная вода пронизывала насквозь, сводила ноги и руки… Все превозмогла мужественная женщина и добралась до цели. Связная машина привезла ее к командиру дивизии Семену Ивановичу Донскову, которому она и вручила донесение с «пятачка».

— Спасибо вам за все! — благодарил Чернявскую комдив, крепко сжимая ее холодные влажные руки. — А теперь — немедленно в машину и в медсанбат, отдыхайте!

— Я нужна на «пятачке», товарищ генерал, — сказала Клариса, безуспешно пытаясь унять дрожь.

— Немедленно в медсанбат и без разрешения не отправляться на плацдарм, — строго приказал комдив.

Чернявская вернулась в медсанбат. Тогда-то произошла моя последняя с ней встреча.

Глаза у Кларисы впали. Черты лица стали строже. В уголках губ залегли тонкие, едва заметные складки. Вид у нее был совсем неважный. Угнетенное, подавленное состояние было вызвано думами о «пятачке», где оставались ее друзья, куда она обещала старшему врачу 952-го полка Лебедеву тотчас же вернуться, как только вручит донесение командованию. В глубокой задумчивости бродила Чернявская вокруг палаток, нервно перебирала смуглыми пальцами головки полевых ромашек — ее любимых цветов.

— Санитаров там почти не осталось, — с горечью говорила мне Клариса. — А я ведь знаю каждую траншею, каждый ее уголок на участке полка… Я обещала Лебедеву вернуться.

Я молчала. А чем могла ее утешить, как успокоить? Все слова были уже сказаны. Они потеряли для нее всякий смысл.

Вскоре вернувшийся с «пятачка» комбат Банщиков привез новую тяжелую весть: на его глазах осколком мины, разорвавшейся недалеко от медпункта батальона, наповал сразило Владимира Николаевича Лебедева. На бледном лице Банщикова нервно подергивалось правое веко… Комбат поддержал перед комдивом просьбу Чернявской — ей разрешили вернуться на плацдарм.

Вечером на пробитой осколками санитарной машине Чернявская с врачом Андриановым и санинструктором Арбузовым выехала из Понтонной в Усть-Тосно. Врач Мария Васильевна Орлова и Денис Иванович Банщиков молча смотрели вслед удалявшейся машине.

…Лодка неслышно подошла к плацдарму села Ивановского в третьем часу ночи. Было тихо. Изредка постреливали. Приплывшие на лодке бесшумно выпрыгнули на твердый прибрежный песок и быстро пробежали несколько метров к землянке, где работал передовой отряд санчасти.

Наступил рассвет. Медленно, словно бы неохотно поднялось на горизонте кровавое солнце. Занялся новый день, и гитлеровцы вновь пошли в атаку. Враг стремился во что бы то ни стало ликвидировать наш плацдарм.

Чернявская вместе с другими санитарами оттаскивала раненых к реке, укрывала в землянках, перевязывала раны… Все заметнее редели ряды защитников героического «пятачка». В один из критических моментов боя, когда смертельно устали солдаты и, казалось, больше не могут противостоять ударам фашистов, Клариса выскочила на бруствер окопа.

— Товарищи, за мной! — крикнула она и бросилась вперед. Ее голос потонул в сотнях голосов. Его заглушили звуки боя… Солдаты рванулись за Чернявской, обогнали ее, стреляя на ходу, перескакивая через тела павших, крича охрипшими голосами: «Впере-ед, ура!», страшные в своей ярости, гоня гитлеровцев прочь от реки.

А та, что дала толчок этому стремительному удару, упала, подкошенная пулей, обнимая холодеющими руками вытоптанную, выжженную, всю в осколках, избитую, политую кровью однополчан освобожденную землю…

Днем к нам в санитарный отдел приехал помпотех автосанитарной роты Завищевский.

— С плацдарма в Усть-Тосно, — сказал он, — привезли на лодке погибшую там…

Он осекся на полуслове, посмотрев на меня. Я сразу все поняла и встала. Можно было не называть фамилии. Погибшей на плацдарме женщиной сейчас могла быть только Чернявская.

Романенко развел руки, потом сжал могучие кулаки и с гневом посмотрел на Завищевского, будто он, Завищевский, принесший эту горькую весть, был причастен к гибели лаборантки санитарного взвода Чернявской.

Из Понтонной вернулся Гофман. Он рассказал, что в медсанбат привезли из Усть-Тосна Чернявскую…

Мы хоронили ее душным августовским днем. Легкий ветерок, набежавший с Невы, шевелил над неподвижным в мелких ссадинах лицом тонкие, темные, гладко причесанные волосы, покачивал в безжизненных руках бело-желтые головки ромашек и сине-голубые васильки. С Кларисой прощались ее товарищи по дивизии, моряки с катеров, представители санитарного отдела армии, жители поселка. Плакали мужчины и женщины, военные и гражданские. Рыдал боевой комбат, неустрашимый старший лейтенант Николай Кукоренко.

Вспомнилась моя последняя встреча с живой Кларисой в медсанбате. Мы вышли к дороге, сели на поваленное дерево. Над Невой неслись вражеские снаряды, падали на шоссе, разбивали дома в Понтонной. Клариса, казалось, ничего не слышала, провожая теплым взглядом каждую машину, следующую в сторону фронта.

— Зря меня держат в медсанбате — как на привязи, — с тоской проговорила она после длительного молчания. — Я нужна на плацдарме.

Теперь я смотрела на нее, навечно успокоившуюся, и мне виделась темная, безлунная, морозная ночь над Понтонной, другая Клариса, веселая, жизнерадостная, что тихо пела «Ноченьку» под перезвон надтреснутой гитары, и разрывы снарядов над замерзшей Невой…

Грянул прощальный салют с эсминцев по позициям врага, и мы проводили Кларису Чернявскую к сельскому кладбищу села Рыбацкого.

Ее посмертно наградили орденом Ленина.

Из записей в старом блокноте

Я перелистываю свои записные книжки, помеченные сорок вторым — сорок третьим годами. Они хранят отрывочные заметки по Путролову и Ям-Ижоре. По ним беспокойная память быстро восстанавливает прошлое, приближает его, делает ясным, зримым.

Вот