Григорий Сокольников: невыученные уроки нэпа - Игорь Станиславович Прокопенко

кафе и кабаре, в которых отдыхали нэпманы, становились своеобразными центрами притяжения для новой творческой интеллигенции. В них взимали плату за вход, вино и закуски разрешали приносить с собой. Вечера и ночи посетители этих заведений проводили не только за танцами и выпивкой, но и за чтением стихов и философскими беседами.

На углу Тверской и Гнездниковского переулка открылось кафе «Стойло Пегаса», в котором собирались имажинисты: Есенин, Мариенгоф, Шершеневич. В доме 32 на Большой Молчановке в новогоднюю ночь 1923 г. открылось кафе-клуб «Странствующий энтузиаст», в котором любили бывать Сологуб, Качалов, Москвин и многие другие.

В 1922–1924 гг. в Мамонтовском переулке работало кабаре «Нерыдай», ставшее в то время одним из самых известных заведений в столице. В нем выступали многие артисты, получившие впоследствии всесоюзную известность: И. Ильинский, Р. Зеленая, М. Жаров. Среди посетителей этого кабаре можно было встретить Сергея Есенина и Владимира Маяковского.

Помещение кабаре представляло собой «модернизированную» русскую палату – ложи-печки, ложи-терема. Посетители так и говорили, бронируя место: «Оставьте мне левую печку, на которой я всегда сижу». В середине зала располагались столики. Посетителей обслуживали не официанты, а половые (трактирные слуги) в белых штанах. Сцена представляла собой огромный расписной чайник. Действие происходило внутри чайника и на авансцене перед ним, вспоминал советский цирковой режиссер Марк Местечкин, в молодые годы выступавший в кабаре. Так как в представлениях участвовали актеры столичных театров, программа начиналась в 11–12 часов ночи, когда вечерние спектакли были уже отыграны.

Эскиз театральной программки. Театр-кабаре «Нерыдай». 1920-е

[Из открытых источников]

Сценка из спектакля театра-кабаре «Нерыдай» А. Кошевского. 1921–1923

[Из открытых источников]

Репертуар кабаре был далек от классического театра, внешний вид артистов часто был вызывающим. Одна из главных звезд кабаре «Нерыдай» Рина Зеленая, к примеру, начинала выступление с исполнения частушек под оркестр. На сцену она выходила в сарафане. В середине номера она внезапно останавливала оркестр и объясняла зрителям, что за границей нынче увлекаются стилем «рюсс».

Сама Рина Зеленая вспоминала:

Обращение было написано как раешник. Читая его, надеваю сапожки, затем кокошник величиною около метра, весь усыпанный блестками, и продолжаю:

Юбки не надо -

Спокойней для взгляда.

Расстегиваю хитрую застежку, с меня спадает русский сарафан; я стою в костюмчике, как сейчас ходят на пляже, только расшитый ворот косоворотки застегнут наглухо; я очень загорелая, тонкая, спина открыта до пояса. Я продолжаю объяснять:

Сбоку – перья

Для внушенья доверья.

Тогда во всех мюзик-холлах Запада у актрис ревю самым модным украшением были страусовые перья всех цветов. На черных бархатных трусиках у меня была нашита серебряная голова петуха с клювом, а сбоку – громадным фонтаном торчали страусовые перья, изображавшие его хвост. Этот трюк с раздеванием был совершенно неожиданным и встречался аплодисментами. Я перешагивала через пышные юбки, как через порог, оркестр менял ритм, оставляя тот же размер строк, но с синкопами джазовой музыки.

После этого Рина Зеленая начинала исполнять свой коронный номер того времени – «чарльстушки». Это был гибрид чарльстона и частушек на злободневные темы:

Мы с миленочком косили

Васильки и красный мак.

У миленка от усилий

Разорвался новый фрак!

Мы гуляли на пиру,

Танцевали парами,

Ели черную икру

Прямо самоварами.

В гримерке. 1920-е

[Из открытых источников]

«Я пела и танцевала чарльстон как бешеная. Это было забавно и неожиданно. Как каждое выступление в концерте, номер занимал 7-10 минут, таков закон ритма концерта», – писала Зеленая в своих мемуарах.

Несмотря на популярность и вечно забитый под завязку зал, денег артисты почти не получали. В качестве гонорара им полагались бесплатные обеды, а если повезет – полбуханки черного хлеба и остатки изысканных блюд на вынос после выступления.

Порой спекуляция на вкусах новой обеспеченной публики буквально спасала многие учреждения культуры от банкротства. Кабаре, к примеру, часто открывались не сами по себе, а при театрах. После вечерних спектаклей актеры спускались в кабаре и работали еще несколько часов, а то и всю ночь напролет. Делали это они не только ради собственного заработка, но и с целью пополнения бюджета театра.

Театр имени В.Э. Мейерхольда. Спектакль «Смерть Тарелкина». 1920-е

[Из открытых источников]

Лишившийся государственных дотаций петроградский театр «Вольная комедия», задуманный большевиками как пролетарский театр политической сатиры, был вынужден открыть кабаре «Балаганчик». После окончания спектакля режиссер и актеры переходили в смежный зал на 120 мест, оформленный как ресторан. Репертуар кабаре включал пародии, скетчи, миниатюры, простые и веселые песенки и куплеты.

Власть пыталась навязывать искусству политические и пропагандистские функции, пользуясь новым твердым советским рублем, новые организации, такие, к примеру, как Госиздат и Госкино, решали, какие проекты достойны финансирования, а какие – нет. Таким образом, государство взяло курс на воспитание собственных режиссеров, писателей, художников, музыкантов. Однако время жесткой цензуры еще не наступило, и в целом культурный процесс во многом был пущен на самотек. Первое время отбраковывалась только совсем уж откровенная антисоветчина.

Витрина эпохи: нэп в литературе и СМИ

Люди искусства пытались осмыслить и творчески переработать общественные метаморфозы, постоянными свидетелями которых они были еще со дня революции. Нэпманы и их быт стали для многих новым объектом вдохновения. Многие предприниматели, оказывавшиеся так или иначе связанными с деятелями культуры, становились героями литературных произведений и театральных постановок. Одним из наиболее показательных примеров можно считать «Зойкину квартиру» Михаила Булгакова.

Героиня пьесы – тридцатипятилетняя Зоя Денисовна Пельц открывает в своей квартире швейную мастерскую, под прикрытием которой организует дом свиданий. Заканчивается история ее арестом. И у этой героини был вполне реальный прототип, в чем-то даже более колоритный, чем литературный аналог.

Считается, что Зоя Пельц была во многом списана со своей тезки – Зои Петровны Шатовой, московской нэпманши первой половины 20-х. В своей квартире она организовала притон, пользовавшийся популярностью среди литераторов. Поэт Анатолий Мариенгоф оставил описание последнего дня этого злачного места в своем «Романе без вранья»:

На Никитском бульваре в красном каменном доме на седьмом этаже у Зои Петровны Шатовой найдешь не только что николаевскую белую головку, «Перцовку» и «Зубровку» Петра Смирнова, но и старое бургундское и черный английский ром. Легко взбегаем на нескончаемую лестницу. Звоним условленные три звонка. Открывается дверь. Смотрю: Есенин пятится. В коридоре