По обе стороны океана - Даниил Григорьевич Гуревич

Мы с Россом последовали за ним. Мастерская, куда мы вошли, была немногим больше мастерской Рафика: такой же большой стол с разложенной на нем шубой. За столом сидела молодая женщина и пришивала к шубе подкладку. В углу стояла скорняжная швейная машинка, очень похожая на машинку, на которой я работал у Рафика. У двери стояла большая овчарка, возбужденно помахивая хвостом. Ей, видно, было запрещено входить в магазин, и она ожидала хозяина внутри.

– Познакомьтесь, это Крис. Моя помощница. Это Росс, а это Дэниел. – Тед положил мне руку на плечо. – Я тебе о нем говорил.

– Привет, Дэниел, – сказала Крис и улыбнулась.

– Привет, – ответил я и улыбнулся в ответ.

– А это Билли. – Мужчина положил руку на загривок собаки и потрепал его. – Можешь его погладить. Он добрый.

– Я люблю собак, – сказал я, присел и, обхватив его морду, чмокнул в загривок. Билли зажмурился от удовольствия и положил мне лапу на плечо.

Тед порылся в столе и, достав пару маленьких кусочков каракуля, попросил меня их сшить. Я сел за машинку и уверенно их соединил. Хозяин магазина посмотрел на шов.

– Годится, – сказал он. – Но сейчас не сезон. Будешь помогать Крис. Первый месяц я буду платить три доллара в час. Если все пойдет хорошо, удвою. Когда начнется сезон, посмотрим. В обиде я тебя не оставлю. Ты где живешь?

– В Олбани.

– Если я тебя оставлю, надо будет перебраться в Скенектади. Квартиру мы тебе найдем. Сможешь начать в понедельник?

– Конечно!

– Тогда до встречи.

Прошло всего несколько дней с момента нашего приезда в Штаты, а у меня уже была и отдельная квартира, и работа. Пусть и квартира, в которой мы жили с мамой, но отдельная. Не коммуналка, как на Петроградской. Пусть и зарплата сейчас была смешная. Но я же только начал. Я уже не говорю о маме. Ей, не проработавшей и часа в Америке, будут платить пенсию и оплачивать бóльшую часть жилья. Теперь оставалось самое главное: нам с ней разъехаться. Пока не начались скандалы. Но много скандалов не потребовалось. Нужен был только один.

* * *

Прошло уже больше месяца, как я начал работать у Теда. Чем я там занимался, сейчас уже совершенно не помню. Уверен, что ничем серьезным. Но зато я целый рабочий день сидел за одним столом с Кристиной и разговаривал с ней. Она была большой любительницей поговорить и послушать. Так что мы делились своими историями из жизни. Это была неоценимая практика для моего английского. Кристина жила в Западной Германии, вышла замуж за американского солдата и, когда он демобилизовался, уехала с ним в Америку. Солдат был родом из Скенектади, где и поступил на работу на самое большое американское предприятие по производству электрических двигателей и оборудования «General Electric». Штаб-квартира этого предприятия и была в Скенектади. В Германии Кристина жила в маленьком городке, где у ее родителей был небольшой меховой магазин. Поэтому было естественно, что Крис, как ее все звали, поступила на работу к Теду. Но за год до того, как я устроился к ним на работу, с мужем Крис на предприятии произошло несчастье. Он недостаточно надежно что-то там закрепил, и это что-то сорвалось и, падая, задело его спину. Он остался парализованным до конца своих дней. А так как произошло это по его вине, то он, кроме пожизненной пенсии, никакой больше компенсации не получил. У Крис была квартира на втором этаже, где ее муж и находился, прикованный к постели, так что я никогда его не видел.

* * *

Относительно спокойная жизнь с мамой продолжалась где-то пару месяцев. Все это время мама после завтрака выносила из дома стул, ставила его около нашего подвального окна и смотрела на расстилающееся перед нами поле, покрытое густой зеленой травой, без единого деревца и без какой-либо живности. Лишь иногда перед ней мог проскакать зайчонок. При всем том, что я не мог простить ее за брошенного отца, я испытывал к ней жалость за исковерканную ее собственными руками жизнь. Но обвинять саму себя за свои поступки и их последствия не было в маминых привычках. Поэтому раздражение, переходящее в злость, копилось в ней, пока наконец не вырвалось наружу. Причина была, конечно, самая ерундовая. Как-то Машенька простудилась, и у нее слегка поднялась температура. Пришло время обеда, и Валя начала кормить ее. Машенька отказывалась, начала плакать. И тут мама взорвалась. Говорить гадости она была мастерица. Сразу припомнила Вале все свои к ней претензии: как Валя соблазнила меня, польстившись на деньги и шмотки, и ее «антисемитизм», и ее деревенских родителей. Валя не отвечала, продолжая кормить Машеньку. Но тут мама выпалила самое обидное. То, что могло оскорбить любую женщину. Дело в том, что у Вали почернело несколько передних зубов. Как сказал зубной врач еще перед нашим отъездом, причиной была высокая концентрация кальция и фосфора в организме после родов. Это делает зубную эмаль более уязвимой к кариесу.

– Ты думаешь, ему не противно целовать твой гнилой рот?! – в запальчивости крикнула мама. И я увидел по ней, что она тут же об этом пожалела. Но было уже поздно. Валя не выдержала, зарыдала в голос и выскочила с Машенькой из кухни.

– Завтра же я снимаю квартиру в Скенектади. И больше ты нас не увидишь! – крикнул я и пошел успокаивать Валю. Опять, забегая вперед, скажу, что, как только у нас появились деньги, мы Вале поставили коронки.

Я тут же позвонил Россу и сказал, что мне срочно нужно в Еврейский центр. На мое везение, там была Ханна, которая очень симпатизировала Вале. Я рассказал о скандале. Сказал также, что мама никогда не любила Валю, что скандал этот долго назревал, и что нам необходимо разъехаться. Я постараюсь найти квартиру подешевле, и, если они смогут первое время, пока я на испытательном сроке, мне немножко доплачивать, я буду очень благодарен. Если нет, я попробую найти вторую работу. Ханна меня успокоила. Они снимут для мамы однокомнатную квартиру в более дешевом доме, а разницу будут выплачивать мне, пока мне не повысят зарплату. Вернувшись домой, я сказал Вале, что завтра же сниму квартиру в Скенектади. Потом зашел к маме и сказал, что мы с ней разъезжаемся. Мы уезжаем в Скенектади, а ей Еврейский центр снимет другую квартиру. Так что она может жить спокойно и забыть о нас. Выйдя из комнаты, я услышал, как