Заставить замолчать. Тайна элитной школы, которую скрывали 30 лет - Лэйси Кроуфорд

выступала я очень редко. Лидером нашей команды была Сара Дивенс – ближайшее подобие спортсмена-аристократа Хоби Бейкера за последние восемьдесят лет. Она была родом из Массачусетса, а не из Филадельфии, но в одном из бостонских парков стоял памятник ее предку по линии Дивенсов. Она с задорным изяществом овладевала мастерством в любом спорте, которым пробовала заниматься. Я видела, как она закрутила футбольный мяч на пятьдесят ярдов в руки никак не ожидавшего этого игрока (имеется в виду американский футбол. – Прим. пер.). На общешкольных забегах по пересеченной местности она покрывала милю за пять минут и сорок секунд. Когда мы играли с другими командами, их тренеры разрабатывали отдельные стратегии сдерживания Сары и в ходе игры смотрели только на нее, как будто на площадке не было других игроков.

Такое мастерство наверняка сделало бы ее невероятно популярной, даже если бы она не была добра. Увидев ее в игре, было невозможно представить себе, что ядром этих стремительных потоков агрессивной энергии является светлое спокойное «я», почти гироскопически удерживаемое в покое и невозмутимости. Я недостаточно хорошо знала Сару Дивенс, чтобы называть «Дьяволенком», как это делали ее подруги, но, как и все, понимала, что это шутливое прозвище работает именно потому, что она ни в коем случае не злокозненна.

Со стылых скамеек я наблюдала за ее игрой в хоккейных матчах по всей Новой Англии. Она забивала шайбы щелчком с другого конца площадки. Мне было немного страшно выходить на лед вместе с ней. Я не выработала в себе чутье поля, и несмотря на мою скорость, порой казалось, что игроки выкатываются на меня буквально ниоткуда. Шлем не столько защищал меня, сколько постоянно напоминал об опасности попасть в ловушку.

Кэндис тоже взяли в сборную. Она играла очень хорошо, гораздо лучше, чем я, а ее задор отлично вписывался в телесность хоккея. Мои подруги встали на ее сторону. Я сидела одна, переодевалась одна и даже не пыталась разговаривать или шумно болеть. Наша тренерша, мисс Ройс, была наставницей Кэндис. Мы называли ее просто Ройс. Она только что окончила колледж и порой ошибалась в работе с нами, делая ставку на коллегиальность вместо авторитетности и рассчитывая на симпатию, а не на уважение. Ройс интересовалась, кто с кем встречается. Она комментировала новые наряды и прически. Жаловалась, что у нее нет ухажера. Мной она пренебрегала, возможно, из-за того, что как хоккеистка я не представляла для нее особой ценности. Но я считала не менее вероятным, что Кэндис рассказала ей о моем прегрешении со Шкафом.

Одним из любимых упражнений Ройс был спринт под названием «Категории». Мы строились, она выкрикивала: «Блондинки, поехали!» И все блондинки должны были рвануться к противоположному краю площадки и обратно.

«Шатенки, поехали!»

«Конские хвосты!»

«Челочки!»

И так далее. (Если вам интересно, вызывала ли она когда-либо локи, дреды или косички, то, конечно же, нет.)

Проделать это упражнение должны были все, так что если ты была единственной рыжей, тебе приходилось терпеливо ждать, а потом лететь со всех ног под взглядами всей команды.

Под конец января и в начале февраля мы проигрывали матчи, несмотря на наличие Сары Дивенс в атаке. У нас была недостаточно длинная скамейка, чтобы тягаться с более крупными школами из окрестностей Бостона. Сара была расстроена. Ройс была расстроена. Все были вымотаны и нездоровы, устали от учебы и от холодов. Чтобы поднять настроение, Ройс придумала новые категории.

«Все, кого хоть раз целовали, поехали!»

Вся шеренга разразилась смехом, а потом поехали все. Мы вернулись на линию и ждали.

«Все, кто хоть раз целовался с… Ридом!»

Это было удивительно, но, опять-таки, Ройс была молодой, и мы понимали, что ей хочется развеселить нас. Рид был старшеклассником. Поехала его подружка Джесс.

«Все, кто хоть раз целовался с… Миллером!»

Поехала еще одна.

«С Бартом!»

Это было самое простое – давние и хорошо известные романы. Ройс знала о нас достаточно, чтобы выгнать на лед почти всех. Одну за другой, довольных и счастливых. Я понимала, к чему все идет, но спасения не было. Мне показалось, что она сделала паузу на вдох ледяного воздуха, прежде чем сделать это?

«Все, кто хоть раз целовался со Шкафом, поехали!»

Кэндис рванулась вперед по льду на своих остро заточенных коньках, но все смотрели на меня. И Ройс тоже. Со своего места в конце шеренги я не видела по ее лицу, случайность это или расплата за содеянное.

Я думала поехать. Думала вонзить коньки в лед и помчаться, просто чтобы сказать: «Да, я сделала это, думала, это спасет меня». Но тогда мне пришлось бы развернуться и поехать назад.

И еще: я ни разу не поцеловала Шкафа. Мы никогда не целовались. Я оперлась о свою клюшку и осмотрела шеренгу в шлемах. В бело-голубом свете длинные конские хвосты казались бледными. К горлу подступили рыдания. Продышаться от них не получалось. Я слышала жужжание неоновых ламп под потолком. Кэндис выписала стремительный и элегантный разворот и вернулась под приветственные возгласы наших подруг.

Ройс окинула взглядом нашу шеренгу. Оставалась только я. Я надеялась, что ей без разницы, проедусь я или нет, что она понимает, что для нашей команды это не имеет значения.

«Все, кто хоть раз целовался с Риком Бэннером, поехали!»

Никто из нашей команды не целовался с Риком Бэннером. Это знали все. Он всегда встречался с девушкой, с которой встречался на данный момент. У меня екнуло сердце. Во рту появился заметный привкус желчи.

Однажды папа рассказал мне кое-что о легендарном хоккеисте Хоби Бейкере. Считалось, что он пал последней жертвой войны, трагически погиб в авиакатастрофе буквально через несколько часов после прекращения военных действий. Папа посмотрел на табличку с именем Бейкера на нашем катке и сказал: «А знаешь, что, Лэйс? Людям только кажется, что Хоби Бейкер погиб в авиакатастрофе, – я внимательно слушала его. – Люди думают, это была страшная авария. Но вообще говоря, возможно, это и не так».

Он рассказал, что у аварии, в которой погиб Хоби Бейкер, не было никаких объективных причин. Война закончилась, Бейкер получил документы об увольнении в запас. Он попросил слетать еще разок. Командир эскадрильи возражал – зачем рисковать? Но он настаивал. Погода отличная, он опытный пилот, самый лучший.

«Сведущие люди считают, что это была не катастрофа, – сказал папа. – Время его службы в авиации подходило к концу. Он был летчиком-асом, что было высшей честью для молодого человека. Он был на вершине мира. И это после школы Св. Павла, после Принстона, после