Повседневная жизнь американцев во времена Джорджа Вашингтона - Мария Александровна Филимонова

class="a">[641]. Если настолько политизированные семьи и существовали в действительности, они представляли собой исключение. И все же детство во время революции не могло быть свободным от политики. Маленькая Анна Уинслоу называла себя «дщерью свободы». Знала ли она, что под этим подразумевается? Возможно, и нет. Виргинка Бетси Эмблер, которой еще не было и десяти лет, уже составила собственное (и весьма негативное) мнение о королевском губернаторе Данморе[642]. Девятилетней Сьюзен Будино на приеме у губернатора Нью-Джерси предложили чашку чая. Девочка сделала реверанс в знак благодарности и… выплеснула непатриотичный напиток в окошко[643]. Тринадцатилетний Эндрю Джексон во время Войны за независимость отказался чистить сапоги английскому офицеру, за что получил удар саблей. Шрам остался на лбу седьмого президента США до конца его дней.

Предполагалось, что мать-республиканка будет воспитывать своих детей в духе гражданской добродетели[644]. Эта ее функция не могла быть переоценена, ведь от добродетели граждан, как предполагалось, зависела стабильность республики – и не менее того. Как заявлял один из американских ораторов, обращаясь к своим соотечественницам, «свобода никогда не будет обеспечена, пока не начнется победное царство добродетели… Пока вы сохраняете добродетель нашей страны, вы поддерживаете ее независимость»[645]. С одной стороны, эта установка укрепляла идею о домашней женской сфере, отдельной от публичного мира мужчин. С другой стороны, она же поощряла образование женщин и наделяла их «традиционную» сферу достоинством и важностью, которые отсутствовали в прежних концепциях женского труда.

Семья растила детей не только для себя, но и для общества. Конгрессмен Сэмюэль Уорд делился с дочерью: «Я буду счастлив, очень счастлив, если под божественным руководством смогу стать инструментом в формировании умов и манер моих дорогих детей таким образом, чтобы они могли быть достойными и полезными членами общества»[646].

И начинать следовало с самого раннего возраста. Согласно педагогическим авторитетам, с 8–9 месяцев полагалось заниматься воспитанием нравственности. Первым важным уроком, который получал будущий гражданин республики, было самоотречение. Например, если ребенок капризничал, упрямо требовал чего-либо, ему следовало отказать – в мягкой форме, но безоговорочно. Как советовал Локк, дисциплина должна была быть особенно жесткой для маленьких детей, но затем смягчаться. Идеальная американская мать должна была подготовить детей к роли гражданина, и здесь самостоятельность суждений была не менее важна, чем добродетельное самоотречение. Поэтому по мере взросления детей им следовало предоставлять все больше автономии. Если ребенок действительно мог доказать, что мать неправа, она не должна была настаивать на своем вопреки здравому смыслу (очевидная метафора взаимоотношений Великобритании и ее «повзрослевших» колоний). «Американская матрона» уверяла: «Дети очень рано открывают столь верное чувство правильного и ложного, что взбунтуются против тиранического правления и будут чувствовать больше почтения и бесконечно больше привязанности к матери, которая откровенно признает, что поторопилась, и постарается сама исправить причиненный вред»[647].

Примером для революционного поколения, как и для многих последующих поколений американских детей, должен был служить Джордж Вашингтон, чье детство представлялось образцовым. Детям предлагалась для чтения «Жизнь генерала Вашингтона» (1794). А в 1800 г. начала свое победное шествие красочная биография Вашингтона, написанная Мейсоном Уимсом. Она была полна фантастических историй. Но самой любимой была история о вишневом деревце, которое срубил шестилетний Джордж. Будучи призван отцом к ответу, мальчик воскликнул: «Я не могу лгать, папа, ты знаешь, что я не могу лгать. Я срубил его». Отец же вскричал: «Приди в мои объятия, дорогой мальчик, приди в мои объятия! Радостно мне, Джордж, что ты погубил мое дерево, ибо тысячекратно ты за него отплатил. Столь героический поступок моего сына дороже тысячи деревьев, пусть даже цветущих серебром и приносящих плоды чистейшего золота»[648]. Чересчур высокопарный стиль эпизода, первые слова отца, возможно, заимствованные из «Сида» Пьера Корнеля[649], намекают на литературность всей ситуации. Но это не имело значения для современников. В назидание юным американцам красочный рассказ был включен в школьные учебники и до самого XX в. был неотъемлемой частью американского детства.

* * *

Трудно сказать, насколько заданные новой республиканской культурой образцы распространялись на практике. Но в письмах «отцов-основателей» можно отметить интересные тенденции, менявшие отношения между мужем и женой, родителями и детьми. Мать Аарона Бэрра даже в собственном дневнике именовала супруга не иначе, как «мистер Бэрр». Но отношения между мужьями и женами со временем становились менее чопорными, и переписка Джона и Абигайль Адамс очень далека от подобного формализма. Джон Адамс осыпал свою избранницу ласковыми именами, называл ее «мисс Чаровницей», сравнивал то с Дианой, то с дочерьми Иова[650], вовлекая ее в изящную интеллектуальную игру. Джеймс Мэдисон начинал письма к отцу словами «Досточтимый сэр!» и заканчивал примерно так: «Передайте мой сердечный привет всей семье. У меня нет времени добавить что-либо, кроме того, что я Ваш послушный сын»[651]. Но не во всех семьях отношения были столь формальными. Письма Генри Ли, виргинца, как и Мэдисон, начинались с обращения «Дорогой отец!», а этикетные формулы в конце письма звучали более тепло: «Передайте мою самую почтительную любовь маме, моей сестре и малышам. Ваш любящий сын, Г. Ли-мл».[652] В письмах младшего поколения, например, сыновей Александра Гамильтона и Джона Джея, и вовсе звучит ласковое «дорогой папа!»

В XVIII веке брак в западной культуре понимается иначе, чем раньше. Идеал брака-сделки, приносящего семье экономические, социальные или политические преимущества, уступает место романтизации брака по любви. Особенность США была в том, что на этот идеал дополнительно влияли классические республиканские представления о роли женщин и природе детства и просвещенческая концепция общественного договора.

Глава 7. Дела духовные

Церкви, молельные дома, священники. Великое пробуждение. «Чти день субботний». Религия афроамериканцев. Политика на церковной кафедре. Отделение церкви от государства

Церкви, молельные дома, священники

Американские колонии часто приводятся как пример религиозного плюрализма. Действительно, там сосуществовало такое количество крупных и мелких протестантских церквей, что описать их все невозможно. В этой главе будет рассказано только о наиболее распространенных ответвлениях протестантизма. Сами колонисты тоже гордились собственной веротерпимостью. Но стоит иметь в виду, что их плюрализм имел свои границы. Только Род-Айленд и Пенсильвания провозгласили у себя полную религиозную свободу. В восьми из тринадцати колоний существовала официальная религия. В южных колониях (включая Мэриленд, хотя он и был основан католиками) до революции господствовала англиканская церковь. В Новой Англии (кроме Род-Айленда) столь же официальный статус имел конгрегационализм – разновидность пуританизма, соответствующая английским индепендентам. Квакеры в Пенсильвании долгое время удерживали за