Повседневная жизнь американцев во времена Джорджа Вашингтона - Мария Александровна Филимонова

Она выстроена в стиле т. наз. «ремесленного маньеризма»: не прибегая к услугам архитектора, местные каменщики пытались воспроизвести дошедшие до них слухи о европейских церквах. Ее высокие окна имеют готическую форму. Северная и южная стены снабжены контрфорсами, не выполняющими здесь никакой конструктивной функции. С запада к зданию примыкает квадратная башня.

Если говорить об интерьере, то главным отличием южных англиканских церквей от северных молельных домов был алтарь, покрытый какой-нибудь дорогой тканью. Например, в церкви св. Михаила в Чарльстоне он был покрыт пунцовым бархатом с золотой вышивкой[663]. На алтарь ставились сосуды для причастия, которое проводилось в англиканской церкви раз в три месяца. Церкви старались купить либо получить от дарителей серебряные потиры, дискосы, сосуды для освященного вина. Если серебряных сосудов не было, довольствовались оловянными.

Церковь св. Иакова в Гуз-Крик (Южная Каролина).

Современный вид. Здание мало чем отличается от светских зданий. О пышности Высокой англиканской церкви напоминает лепнина на фронтоне и декор входной группы

В отличие от церквей в метрополии, американские не имели витражей. В Низкой англиканской церкви (близкой к пуританизму) украшения внутреннего пространства обычно ограничивались деревянными табличками в алтарной части. На табличках можно было прочесть текст «Отче наш» и Десяти заповедей. В нефе, где располагались молящиеся, не было ничего, кроме беленых стен и скамей с оградкой, точно таких же, как в новоанглийских молельных домах. Более нарядными выглядели здания Высокой англиканской церкви (близкой к католицизму). Такова, например, церковь св. Иакова в Гуз-Крик (Южная Каролина), построенная в 1719 г. Стена за кафедрой в этой церкви декорирована в стиле барокко; ее украшает королевский герб и фигурки херувимов, вылепленные из стукко[664].

Англиканская церковь в колониях, будучи государственной, пользовалась и государственным финансированием. Для прокормления священников выделялись особые церковные земли (glebes). Священник либо обрабатывал участок сам, либо сдавал в аренду. В метрополии англиканская церковь получала большие и малые десятины. В колониях тоже существовали особые налоги в пользу церкви. Например, в Южной Каролине существовал налог на меха и шкуры, из которого платилось жалованье англиканским священникам[665]. В Виргинии жалованье священников выплачивалось из колониального бюджета и было фиксированным: оно составляло 16 тыс. фунтов табака в год[666]. В зависимости от конъюнктуры, его денежный эквивалент тоже колебался. В 1755 и 1758 гг. Палата бургесов[667] попыталась его зафиксировать: для всех официальных расчетов устанавливалась стоимость табака в два пенса за фунт[668]. Англиканский клир, разумеется, возмутился: решение легислатуры не позволяло воспользоваться высокими ценами на табак. Король Георг III счел нужным поддержать виргинских священников и наложил на закон вето. Это дало Патрику Генри[669] повод для первой из его известных речей, в которой он заявил, что король из отца своего народа превращается в тирана[670]. Кроме жалованья, священник получал плату за совершение таинств. Например, венчание в колониальной Виргинии стоило 20 шиллингов.

Похожие схемы финансирования существовали в Новой Англии. Здесь существовал особый налог, взимавшийся на содержание священников-конгрегационалистов. Отказывавшиеся платить этот налог подвергались наказанию, даже если принадлежали к иным деноминациям. В Массачусетсе у таких отказников могли конфисковать имущество, а в Коннектикуте их могло ждать даже тюремное заключение[671].

Священники-диссентеры[672] жили за счет пожертвований своей паствы.

Конгрегационалистские священники избирались членами своей конгрегации. Но чтобы быть избранным, нужно было получить специальное образование. Для священников-баптистов это не было обязательным, так что вермонтская баптистская ассоциация полемически заявляла, что проповедник может быть «тружеником в вертограде Господнем», даже если не знает мертвых языков[673]. Такие деноминации, как квакеры, вообще не видели надобности в священниках. Они верили, что проповедовать может каждый, кто ощутит в себе внутренний свет[674]. Лютеранский пастор Готлиб Миттельбергер так описывал квакерскую службу: «Часто можно услышать и увидеть какую-нибудь женщину, проповедующую на английском языке, но не слышно пения, потому что в пение они не верят. По окончании проповеди тот, у кого есть возражения, выходит вперед и излагает свое мнение; и тогда часто можно услышать, как два человека спорят перед всем собранием, и это длится в несколько раз дольше, чем проповедь»[675].

Стать священником англиканской церкви было сложнее всего. Каноническое право требовало, чтобы кандидат на рукоположение в англиканской церкви знал Тридцать девять статей[676], «Книгу общей молитвы»[677], ординал[678], латынь, а также Новый завет на греческом. Но даже овладев всеми необходимыми познаниями, получить сан в колониях было невозможно. Англиканская церковь в колониях находилась под полным контролем метрополии, потому что в Америке не было епископов. Не имея епископа, невозможно было рукоположить новых священников. За хиротонией (рукоположением) следовало отправляться в Англию, заручившись предварительным одобрением епископа Лондонского. Там иногда приходилось долго ждать, если епископ был слишком болен или занят другими делами. Будущие священники использовали это время, чтобы попутешествовать по Англии, осмотреть достопримечательности. Некоторые отыскивали те места, откуда когда-то отправились в Новый Свет их предки. Не лишним было также сходить к портному и заказать гардероб, приличествующий новому клерикальному положению. Но слишком долго задерживаться было нельзя. Если священник пропускал весеннюю или осеннюю навигацию, он терял свой сан[679].

Великое пробуждение

«Поразительно было наблюдать, как переменились нравы наших прихожан. Раньше многие из них относились к религии равнодушно или с небрежением, теперь же, казалось, все поголовно уверовали в бога, и вечером, проходя по улице, было слышно, как чуть ли не в каждом доме поют псалмы»[680]. Так Бенджамин Франклин описывал мощный всплеск религиозности, известный под названием «Великого пробуждения» в колониальной Америке. Его началом считаются проповеди Джонатана Эдвардса, прочитанные осенью 1734 г. в Нортхэмптоне (Массачусетс). Второй великий проповедник Великого пробуждения, Джордж Уайтфилд, проповедовал от Джорджии до Новой Англии. Это было что-то совершенно необычное для религиозной жизни колоний. Ривайвелисты[681] выступали в церквях и молельных домах, когда им это позволяли, но чаще собирали своих слушателей в самых неожиданных местах. Например, однажды Уайтфилд проповедовал на кладбище у могилы некого грешника и доказывал на столь наглядном примере, что грех ведет к преждевременной смерти[682].

В отличие от обычных священнослужителей, они не связывали себя ни с каким конкретным приходом. Во множестве появились странствующие проповедники. Среди них были не только священники. Студенты Йеля, еще не закончившие обучение и не имевшие сана, взяли обыкновение ходить по Нью-Хэйвену, проповедуя в типичной ривайвелистской манере[683].

Традиционные службы, будь то англиканские или конгрегационалистские, подразумевали иерархию среди