Российский колокол № 2 (51) 2025 - Литературно-художественный журнал

Девушка взялась за поручень и слабо улыбнулась. Всё же не зря её солнце – вот отогрело кого-то. Но, может, пора бы и о себе позаботиться, своему счастью взглянуть в лицо?

«Нам срочно нужно увидеться».

Завидев издалека – бегом навстречу, притяжение противоположностей, спаялись намертво – нет, наживо. Не камень ведь, скорее – сквозь камни молодое деревце.

Взгляд – ясный. Лицом к лицу, глаза в глаза. Страшно. Аж дыхание захватило, сдавило в груди, а слов-то и нет таких, чтобы всё выразить. Есть только: ладонями по контуру лица, россыпью поцелуев по щекам, губам и векам. Нежно и совсем немного боязно, будто в предпоследний раз. Именно предпоследний, ведь после точно ещё хотя бы один будет.

– Посмотри на меня, пожалуйста.

Зелёные. Так вот какие у него глаза. В них не один этот цвет, а це-лый мир. И стоило смотреть на тот мир, что вокруг, искать в нём что-то, когда весь он был здесь? Синеватые разводы – волны, карие вкрапления – камни побережья. И зелёное кружево мха. А в кружево это вплетались золотистые искорки чувств.

Теперь она уж точно никогда не забудет. Такой взгляд – или выпить его, или утонуть в нём, растворить в себе или самой раствориться, но равнодушно и мимо нельзя, не получится.

– А я люблю тебя, представляешь?

Нет, никаких представлений и фантазий больше. Долой. Пусть будет только…

Впрочем, что говорить – слова ненадёжны, помнишь?

Александра Разживина

Музыка беды

Пролог

Своя цена

С утра небо хмурилось; ватные тучи закрыли солнце, спасая от вчерашней жары, но не от духоты. Ночью гремело, но гроза не принесла облегчения.

Алексей чувствовал, как сбилась от пота простыня, но не мог или не хотел встать, расправить её; сон цепко держал его, окутывая голову липкой паутиной. Какие-то женщины мелькали в нелепом хороводе, слышались крики, лязг железа и тревожные гудки поездов.

Окончательно он проснулся лишь в двенадцатом часу дня с ощущением, что началась война. Не завтракая, оделся, поморщился от прикосновения несвежего белья к телу. В тусклом зеркале отражалась сутулая, какая-то узкая чёрная фигура в мятом пиджаке, с растрёпанными волосами и лихорадочными глазами – Алексей Кружинский собственной персоной. Он проверил нагрудный карман, нашёл там лишь пустой коричневый бочонок с надписью на немецком Mark, подошёл к форточке и замер. Солнце, прорвавшее завесу облаков, заиграло, превращая скат соседней крыши в волшебный калейдоскоп: пузырьки сияли фальшивым алмазным блеском.

«Это я столько набросал? – вяло ужаснулся Алексей. Рука разжалась, баночка глухо покатилась под стол. – Не может быть. Даже черепицы не видно. Это всё осёл Реуцкий, его окна тоже выходят на эту сторону». – Он отошёл, забыв, что хотел сделать.

Она притягивала его, но и отталкивала одновременно. Пересиливая отвращение, коснулся лакированного деревянного бока шкатулки и тут же отшатнулся: руку пронзил острый электрический удар. Выругавшись, он сдёрнул скатерть со стола, торопливо завернул мучительницу и подхватил её.

«Помоги, помоги мне, пожалуйста!» – молил он кого-то, сам не зная кого.

Эту одноэтажную покосившуюся лавчонку Кружинский заметил ещё в мае, когда, маясь от тоски, забрёл на Каменноостровский. Она соткалась из полуденного марева, сутулая, как бабка-монашка. Открытая дверь казалась провалившимся ртом, и пахло оттуда ладаном и старостью. Хозяин походил на седую крысу, вставшую на задние лапы: очки, выдающиеся вперёд зубы, крохотные ручки сложены на сером шёлке жакета. Не хватало только голого волочащегося хвоста.

– Слушаю вас, молодой человек. Антиквариатом интересуетесь? – Сиплый голос пропойцы резко контрастировал с благодушно-заинтересованным видом.

Алексей, чуть запинаясь, обтекаемо рассказал, что получил в наследство от старинного друга музыкальную шкатулку тонкой работы, скорее всего, азиатскую, древнюю, но прекрасно сохранившуюся.

– И гармония идёт? – Старик наклонил голову.

На мгновение растерявшись, Кружинский продолжил, что музыкальный механизм исправен и только горе заставляет его расстаться с уникальной вещью: друг погиб молодым, а шкатулка об этом напоминает. Наконец он добрался до самого важного: можно ли продать безделушку и сколько за неё дадут?

Хозяин лавки почесал гладкий подбородок.

– Вот так, не глядя, ничего не могу вам обещать, любезный. Приносите, посмотрим, оценим. По вашим словам, вещица занятная, но как знать. Как знать, – повторил он нараспев.

Алексей и не придал бы значения словам старика, если бы его бездумное враньё не ожило так быстро и пугающе. Единственный верный товарищ, предыдущий владелец музыкальной шкатулки поэт Летнин, повесился в лучшем номере «Европейской», перепугав до истерики весёлую барышню, с которой кутил накануне. Если господа полицейские не шутили, то его предсмертный стих написан кровью на обрывке газеты. Кружинский помнил строки наизусть:

До свиданья, друзья и подруги,

Ухожу без оглядки во тьму.

Пал, не выдержав горя и муки,

Скоро вас за собой потяну.

В вальсе смерти кружатся пары,

Это было уже много раз.

Молодой ли я или старый?

Всё. Пора. Окончен рассказ.

На сороковой день после самоубийства Саши Летнина ему прислали записку от Корфов, известных петербургских братьев-адвокатов, с просьбой явиться в контору на оглашение завещания. Несмотря на жару, Кружинского бил озноб. Он точно знал, что получит в наследство от друга, события повторялись как навязчивая музыкальная фраза в популярном мотиве. Взять в руки зловещую шкатулку Алексей так и не решился, отправил домой с конторским мальчиком.

Две недели пролетели как в бреду, решение зрело: от проклятого подарка необходимо избавиться. Если её нельзя уничтожить, значит, нужно продать. О том, что случится с антикваром, он не думал.

Кружинский выскочил на улицу, едва не попав под колёса заезжего лихача, выругался, погрозил вслед лошадиному хвосту кулаком. Сегодня Каменноостровский долго водил его, пугая громадами серых зданий; ветер, неожиданно сильный, рвал галстук. Чёрный провал входа будто подмигнул Алексею, позвал тонким надтреснутым голоском дверного фаянсового колокольчика. На этот раз жилет старика сиял золотом шитья и медью атласа.

– Всё-таки пришли? – он весело удивился.

Вместо ответа Кружинский поставил на лоснящийся прилавок свёрток и вытер мокрый от дождя и пота лоб. Он задыхался от быстрого бега и медленного липкого ужаса, подступающего к горлу.

– Посмотрите и скажите свою цену.

Не торопясь, антиквар развернул скатерть, отложил её в сторону, протёр и водрузил на нос очки. Музыкальная шкатулка расположилась в центре, бесстыдно сияя лакированными боками. Кружинскому она неприятно напоминала обнажённое и продажное женское тело.

Владелец лавки хмыкнул, умело нажал потайные пружинки, приоткрывая, завёл. Мелодия вальса, чуть хриплая, но громкая, навязчивая, разлилась в духоте комнаты, сопровождаемая пугающим шорохом – это головка завода задевала дерево прилавка. Алексея затрясло, а перед глазами поплыли звёздные искры.

– Ну? – почти прошептал он, не в силах даже говорить.

– И правда занятная вещица, – согласился антиквар. – Отлично сохранилась, музыкальный секрет исправен. Говорите, по наследству получили? – Чёрные бусины глаз остро сверкнули в полумраке.

– Да. – Ноги подкашивались, и Алексей тяжело привалился к прилавку. – Сколько за неё дадите?

– Клейма мастера не вижу что-то. Отломано или спилили? – нахмурил брови старик.

– Да откуда мне знать?! – в сердцах вскрикнул юноша. – Вещь эта мне не нужна, более того, противна всей моей натуре. И кто её сделал, когда – тайна за семью печатями.

– По́лно-по́лно, любезный! Что вы разошлись? В деньгах нужда? – Кружинского снова пронзили глаза-буравчики.

Обессиленный, он так и не поднял голову.

– Пожалуй, рублей двадцать пять серебром я вам могу за неё дать. Больше – увольте! – Старик развёл руками.

Ещё не веря себе, Алексей поднял голову и впился безумным взглядом в антиквара. Тот расценил по-своему, торопливо прибавив:

– Ладно, ладно, тридцать! И всё!

На этом сошлись. Любезный торговец на выбор предложил кредитные билеты или серебро, но юноша лишь махнул рукой – ему не терпелось сбежать, забыв ненавистную шкатулку, изуродовавшую его жизнь.

Уже у двери старик поймал Алексея за рукав:

– Голубчик, а вы не пытались прочесть надписи на шкатулке?

Кружинского будто