Российский колокол № 2 (51) 2025 - Литературно-художественный журнал

Наступил новый, 1914 год.

Глава 2

Про́пасть у ног

Алексей открыл глаза и некоторое время лежал, следя за танцем теней на потолке. Заскрипели половицы, будто кто-то невидимый вошёл в комнату. Страх, липкий, внезапный, накрыл юношу, сердце его заколотилось, а спина взмокла от пота. Он приподнялся на локте, уставившись в сверкающие зелёные глаза. Клубок тьмы навалился на него, мешая дышать, царапая острыми когтями грудь. Чернота лезла в рот, вбивая обратно родившийся то ли стон, то ли крик. Уже почти теряя сознание, он взмолился: «Господи! Господи!» – стало немного свободнее дышать, ком жути сполз с горла на грудь, леденя сердце. Кто-то хрипло заухал:

– К худу, к худу, к худу!

И морок исчез. Кружинский мгновенно провалился в сон.

Его разбудило урчание в животе и яркое незимнее солнце, щекотавшее лоб: шторы остались подняты. Ни следа похмельной тяжести не осталось в голове, даже ночные страхи отодвинулись куда-то далеко, на самый краешек сознания. У мальчишки-разносчика купил «Ведомости», усмехнулся, увидев число: второе января.

«А лих я спать!» – подумалось ему.

В приличном трактире он заказал обильный завтрак, за кофе прочёл газету. «Новогодние торжества», «Благотворительные ёлки для сирот», неизменная реклама средств для роста волос, мировые новости: «Кайзер посетит Российскую империю». Заметив броское «Смерть в кабаке», Кружинский скорее закрыл хронику происшествий: ещё с детства он боялся и не любил плохих новостей, слишком живо представляя горе, обрушившееся на незнакомых людей.

Улица встретила его лёгким морозцем и хрустящим снегом, который редко заглядывает в город. Он шёл куда-то, не зная куда, наслаждаясь свободой и бездельем. Медленно наступали синие сумерки, сгущались в подворотнях тени. Откуда она вылезла? Старушонка в чёрном вдовьем платке, согнутая чуть не до земли, как знак вопроса. Узловатая палка глухо стучала, отбивая неровный ритм и дополняя шарканье шагов.

– Подай, милок, в честь праздничка. – Тонкий, даже детский голосок разрезал тишину вечера.

Алексей уже пробежал вперёд, но остановился, судорожно шаря по карманам. Как назло, не попадалось даже самой мелкой монеты, а лезть за червонцем, расстёгивать пальто и выпускать драгоценное тепло не хотелось. Он сунул нищенке газету и усмехнулся:

– Извини, бабуля, в карманах ничего нет. Вот тебе листок – почитаешь или хоть на растопку пустишь.

За скрипом снега Алексей не расслышал и не обратил внимания на ответ.

– На нет и суда нет, внучек, – прошелестело будто отовсюду.

Чёрная фигура растворилась, оставив на снегу газету. Ветер подхватил её, закружил и бросил под фонарём, теребя лист с заголовком: «Арестован хозяин китайского ресторана. В его заведении в ночь на первое января умер один из гостей».

Алексей задумчиво брёл, не замечая ни прохожих, ни дома; перед мысленным взором кружил Пьеро, бесконечные белые рукава вились по ветру, чёрные глаза печально и требовательно искали его взгляд, чёрные губы что-то шептали. Наконец ему удалось разобрать:

В остро-звёздной ночной тишине,

В ледяном и снежном безмолвии

Помолись, помолись обо мне

И прости моё пустословие.

«Конечно, маска Пьеро! Как я сразу не додумался? Для выступления нужен оригинальный костюм. Кто как не печальный клоун подойдёт для этого?» Он замер, невидяще уставившись на крест Казанского собора. Когда холод стал остро покусывать щёки и лоб, Алексей очнулся от фантасмагорических мечтаний. Ему не терпелось хоть с кем-то поделиться идеей. Здесь, почти на Невском, жил ещё один товарищ, князь Никита Ланской, чьи пьесы даже ставились на театральных подмостках. У него в просторной и богатой квартире часто собирались «покойники» на стихийные заседания общества.

На этот раз темна была огромная прихожая, пустовала каморка Миколы, звероватого на вид мужика, который ходил ещё в дядьках молодого князя, с ним и приехал в Петербург. Слуга оставался объектом неизменных шуток приятелей за постоянное молчание и поразительной густоты растительность, покрывающую его лицо, руки, даже пальцы.

Алексей сам повесил пальто и прошёл вперёд. Комната оказалась полна, но давящее молчание царило в ней. Даже сияние электрических ламп казалось тусклым, а лица в искусственном свете отливали больной желтизной. Накрытый стол поражал неопрятностью: пустые бутылки, тарелки с остывшей снедью громоздились на нём, в центре блюда с жарким дымилась, чадя, брошенная сигара.

– И ты знаешь? – Хозяин вперил в Кружинского мутные, налитые кровью глаза.

– Знаю? Что? Добрый вечер, господа!

Мажорный тон, взятый Алексеем, разбился о кислые ухмылки.

Он обежал взглядом собравшихся: вот Летнин раскинулся в высоком кресле; Силантьев вцепился толстыми пальцами в тёмную бутылку и пьёт прямо из горла коньяк; князь Никита неестественно выпрямился на кушетке, около него замер Георгий Касьянов, восходящая звезда новомодного кинематографа; его вечный соперник перед дамами – морской офицер Илья Рокотов, высокий, статный, демонически красивый, картинно опёрся на каминную полку, будто демонстрируя себя.

– Сократ умер, – уронил, почти не разжимая губ, князь.

Алексей рассмеялся, но оборвал себя. Он внезапно осознал, что сказанное не шутка и речь идёт отнюдь не о древнем греке.

– Ты же был в «Шёлковом маке»? – подхватил Силантьев.

– Я ведь ушёл ещё затемно, мне сделалось дурно. – Кружинский понял, что оправдывается, и замолк.

Кривые улыбки – зеркальные отражения предыдущих – были ему ответом.

– Да мы тоже ушли, милейший, как вы выразились, чуть раньше, – насмешливо протянул Касьянов, – а вот господин Машин остался. Точнее, то, что от него осталось, сиречь бренная оболочка.

– И китайца арестовали, – растерянно добавил Летнин. – Хотя странно, его за что?

Рокотов хмыкнул:

– Опомнитесь, господа! Мы с вами не благотворительный бал посещали при богоугодном заведении, а притон. И пока мы тут упражняемся в логических построениях, Цань не молчит. Мастера сыскные дознаватели хлеб свой зарабатывают потом и кровью. И это не фигура речи! – Он презрительно обвёл товарищей взглядом и принялся разглядывать начищенные сапоги.

– Но почему, почему, почему? – Касьянов вскочил и забегал по комнате. – Ведь было так хорошо! – Голос дрожал от подступивших слёз.

Стало ясно: актёр на грани истерики.

Неуместный, на первый взгляд, ухающий смех Силантьева немного разрядил обстановку. Все зашевелились, стряхивая оцепенение.

– Не мельтеши, парень. Это господину офицеру везде мерещатся мундиры, а мы – люди гражданские, живём пока. Никто к нам не ломится и обыски не устраивает.

Будто в насмешку прозвенел дверной колокольчик. Все испуганно переглянулись.

– Кто там? Мы никого не ждём! – Князь поднялся и замер в нерешительности.

– Да, – вспомнил Кружинский, – передняя пустая, куда делся Микола?

– Чёрт возьми! Верно! Как некстати я отпустил его, – пробормотал Ланской. – Что будем делать, господа?

– Такого попробуй не отпусти в полнолуние – с потрохами порвёт. – Силантьев тоже поднялся. – Пошли, князюшка, посмотрим, кого нелёгкая принесла.

За ними ко входной двери потянулись все – сидеть на месте оказалось невозможно. От какого-то злого возбуждения закипала кровь и вставали дыбом волоски на руках.

В распахнутую дверь ворвался поток ледяного воздуха, замельтешили снежинки. Мальчишка-китайчонок, казавшийся ещё худее и меньше, чем в новогоднюю ночь, замер на пороге, спрятавшись за тёмную коробку в половину своего роста.

– Чего тебе, малый? – Никита шагнул вперёд.

– Эта цебе, господина. – Синие ссохшиеся губы посланца почти не шевелились, вместо голоса звучал едва слышный хрип.

– Что здесь? Кто тебя прислал? – вопросы посыпались со всех сторон.

– Цократа прицлала. Привет передавала.

Он поставил ношу под ноги растерявшемуся Ланскому, развернулся и побрёл в ночь, сутулясь и шаркая. Несмотря на холод, в воздухе висел сладковатый запах тлена.

Каждый кричал, стараясь перебить другого. Споря, они ввалились в тепло гостиной. Со стола смели остатки ужина, водрузив в центр загадочный ящик.

– Это розыгрыш, чей-то глупый розыгрыш! – надрывался Касьянов. – Весьма и весьма жестокий! А где Майков, господа?

Мужчины озирались, словно и впрямь желая найти пухлого и томного Фифу, теребящего фирменный красный галстук где-нибудь в тёмном углу. Но тщетны оказались старания. Насмешливого сибарита никто не видел с памятной ночи. Да и то, долго ли он там пробыл?

Наконец любопытство возобладало. Силантьев, кряхтя, разорвал обёрточную бумагу, снял крышку и водрузил на стол лакированную шкатулку на гнутых звериных лапах.

– Ого!