Генеральская дочь - Мелания Соболева

— Это все из-за того, что я мент? — голос сорвался.

— Тебя на этом и заклинило? Или просто нашлись другие, поумнее, кто тебя вытащил раньше? И ты сразу переобулся?

Леха молчал, только челюсти скрипнули. Я пошел на него, пнул доску — гулко, чтобы вылетела, чтобы хоть что-то треснуло, раз внутри уже все сгорело.

— Все, кто были тебе ближе родной семьи — теперь гниль? Да?!

— Так получается… — прошипел он. — Когда ненавидишь ментов. Когда они кидают тебя за решетку. А потом «свои» надевают ту же форму и становятся одной из этих тварей. Как ты.

Он сказал это так, что я будто сдох у него на глазах. Мое сердце, мое имя, моя вера в нас — сдохли. Я увидел на полу пистолет. Поднял. Он не сдвинулся с места. Руки мои дрожали — от злости, от памяти, от бессилия.

— Ты мог пойти со мной. Мог жить по-другому.

— Смирись, Шур, — тихо, спокойно. — Того Лехи уже нет. Вот он. Перед тобой. Я выбрал. И ты выбрал. Просто пути разные. — Стреляй.

Сказал, и это меня взбесило еще больше. Он знал, что я не могу. Он бил меня этим. Я навел пистолет. На Леху. На того, кого спасал. С кем рос. Кого оплакивал. И вдруг за спиной шаги. — Красава, Сашка. Даня. Придурок. С пистолетом.

— Ты нашел его.

Он прицелился. Леха смотрел только на меня.

— Сдавайся, козел. — процедил Даня.

Леха усмехнулся, уголком губ, не по-настоящему.

— Стреляй, Шур. Ментам я не сдамся. Руки не подниму.

Удар в грудь, не кулаком — словом. Я не слышал больше ничего. Все вокруг исчезло. Белый шум. Пустота. Только его взгляд — уставший, выжженный, все понявший. И мой палец — на спусковом крючке. Я снял предохранитель. И замер. Я открыл рот, воздух резал легкие, как лезвие, сделав вдох — резкий, полный дыма, боли и ярости. Позади Лехи, в серой пелене, из которой доносился только треск горящих досок да звуки сирен, как хриплое дыхание города, появился один из его людей. Шагнул бесшумно, с прицелом. Пистолет в его руке — четко на нас, в грудь мне. Леха даже не обернулся. Ни на долю секунды. Он стоял, как будто чувствовал все спиной, как будто сам вырос в этом дыму, в этой опасности, как будто он и смерть — старые приятели. Его глаза все еще были на мне.

— Шур… прима упала.

Голос был хриплый, тихий, спокойный, как у человека, который видит вперед дальше, чем ты. Он кивнул вниз, в мои ноги. Серьезно. Без шуток. Я смотрел на него как на чокнутого.

Какая, нахер, прима, ты о чем?

Но потом — как молоток в затылок — вспомнил. Его слова.

— У тебя… прима упала. Сказал он кивнув мне под ноги где лежала сигарета.

Я взглянул на нее в растерянности а потом на него.

— Обычно наклоняются и поднимают ее.

Мои глаза расширились, я все понял, и уже не думал — кричал.

— ОГОНЬ! Мы оба присели одновременно, как по команде, будто вся эта сцена была нами репетирована в другой жизни, когда мы еще были пацанами и бегали по крышам. Пуля Дани свистнула, как по нотам, вошла прямо в лоб тому, что стоял за Лехой, вырубив его, как выключатель. А в ту же секунду — пуля того прошила Даню в грудь. Прямо. Глухо. Как молотом по мясу. Он отлетел назад, рухнул, как кукла, и я даже не сразу понял, что он упал — все произошло слишком быстро. Я замер. Леха сидел как я. Тот — мертв. Даня — на полу. И я не мог понять, как так вышло. Мы должны были убить друг друга. До конца. Без оглядки. С пульсами на пределе.

А в итоге — он спас меня. Я спас его. Я смотрел на него. А он — на меня. Без слов. Потому что тут уже не нужны были слова.

Он бы не позволил мне умереть. Также, как я только что не позволил ему.

Глава 31 (Заключительная)

Шурка

Мы поднялись с земли медленно, будто за эти секунды постарели на годы. Все вокруг гудело, трещало, вспыхивало, кто-то где-то кричал — но у нас было молчание, густое, настоящее, тяжелое. Я посмотрел на Леху. Он — на меня.

— У тебя пять минут, чтобы уйти через задний выход, пока сюда не заявилось все сраное управление. — Хрипло выдавил я.

Он не стал благодарить, просто кивнул и выдохнул с усталой ясностью человека, который давно готов ко всему.

— С левой стороны мина. — предупредил он.

Мы кивнули друг другу — коротко, просто, как в детстве, когда говорили: «до завтра» — и пошли в разные стороны. Не оглядываясь. Не зная, встретимся ли снова.

Я побежал наверх — как на автомате. Там, в одном из помещений, на стуле был связан мужик. Морда — как у тех, кто бегает тут с пушками. Я сорвал с его рта изоленту. Он задышал, как рыба.

— Спасибо… Боже, спасибо… Поймайте его…

— Кого?

— Толик… Толик он… с ними был…

Я только кивнул, не стал расспрашивать. Перекинул его руку через плечо, тащил вниз, мимо рваного металла, углей, дыма. Вокруг все уже кишело нашими — менты, пожарные, скорая. Шум стоял, как на рынке. Я выволок его почти на руках. Где-то возле выхода его уже подхватили медики. У меня не было ног. Только гудение в ушах, пульс в висках. Подбежали свои. Демин. Командир. Кто-то плеснул в лицо водой.

— Толик… найдите Толика… — выдавил я.

Командир наклонился.

— Уже нашли. Благодаря тебе. Мы взяли Толика. Бешеного. Я кивнул. Сжал челюсти. Не мог сказать ничего. Потому что Бешеный для них — Толик. Для отчетности. А для меня… Бешеный — это Леха. Мой Леха. И я не скажу иначе. Потому что где-то глубоко под этими руинами, под бетонной грудой, мы остались братьями. Там, внизу, в крови, где клялись быть друг за друга — навсегда. Я стоял, все еще не веря, что жив. И вдруг — как будто кто-то расступился — она. Алина. Сквозь толпу, сквозь шум, плачущая, дикая, растрепанная, с красными глазами и открытым ртом, как будто не верила. Увидела. Выдохнула. Оттолкнула всех. Кинулась ко мне — без слов, без паузы. Я поймал ее, прижал к себе,