Знаки, символы и коды культур Востока и Запада - Светлана Тевельевна Махлина

Повлияла революция и на ономастику. Переименовывались города, названия кораблей. Кроме того, неблагозвучные фамилии изменялись. Таким образом и антропонимика также получила новый революционный импульс. Хорошо известно, что появились новые имена – Отябрина, Ноябрина, Мюда, Нинель, Ким, Эльмар, и даже еще более удивительные.

Закономерно, что изменилась и наградная система. «Царские» ордена и медали постепенно заменялись, знаменуя собой демократизацию наградной системы. Возникали конфликты вокруг погон, которые часто воспринимались как отрицание равенства, как «знак принадлежности к буржуазии» (12, c. 23). Особенно ярко это проявилось в дни Октября. В итоге революционные символы получили официальный статус.

Как это ни покажется парадоксальным, символы революции проникли в России и в церковь. Там оказались приверженцы революции, которые стремились к обновлению церкви. Нередко священники избирались в состав Советов и комитетов. Многие считали, что революция – богоугодное дело. Революция нередко сопоставлялась с Пасхой.

Заключая свое исследование о политических символах революции, Б.И. Колоницкий верно пишет: «Основная линия символических изменений представляла собой программу радикального преодоления прошлого, имела место экспансии подпольной субкультуры с ее претензией на всеобщность при полном отрицании дореволюционной символики. Радикальная символическая революция создавала условия для «углубления революции» (12, c. 37).

Политические символы получили наглядное выражение в советской символике, в которой были ярковыраженные типы: рабочих, крестьян, красногвардейцев, чекистов – положительных героев и отрицательных – буржуев, контрреволюционеров, белобандитов.

В революции участвуют разные психологические типы, некоторые из которых описаны В.В. Журавлевым. Это убежденные революционеры, убежденные защитники старого строя, оборотни революционных эпох, старающихся остаться на гребне власти независимо от ее метаморфоз. К типам, олицетворяющим революцию, относятся также специалисты, готовые работать при любом режиме. К представителям таких бурных эпох можно отнести мучеников, страстотерпцев революции. К ним сегодня относят Николая II. Но нельзя забывать об обывателях революционной поры, которые стараются сохранить то, что у них было. В.В. Журавлев выделяет также среднеактивного субъекта революции, чуждого новаций, но склонного к переменам (8, c. 22–27).

Как во время великой Французской революции, так и в России женщины сыграли значительную роль. Вспомним поход женщин на Версаль, который сыграл большую роль в активизации Великой Французской революции. Повышенная эмоциональность женщин повлияла и на развитие революции. В.Н. Кулик пишет, что «Февральская революция начиналась с «хлебных бунтов» петроградских работниц» (18, c. 76).

Женщины даже стали занимать общественные должности. Так, «гр. С. Панина стала первой женщиной, занявшей официальный пост во временном правительстве» (18 с. 77). Открывались образовательные учреждения для женщин – в Харькове – высшие женские курсы по сельскому хозяйству и лесоводству, в Твери – педагогический институт для подготовки учительниц и учителей высших начальных училищ и младших классов средних учебных заведений. Женщины – представительницы буржуазных кругов призывали к защите Родины на фронте и в тылу. Достаточно знаменитыми были женские «батальоны смерти». Они принимали участие и в устройстве митингов, написании петиций и воззваний. Позднее А. Коллонтай возглавила забастовку, которая превратилась в явление общероссийского масштаба. Правда, столкнувшись с неудачами батальона смерти на фронте, ироничным отношением мужчин, вскоре они перешли от патетики к испугу и разочарованию (18, c. 79). Большевики сумели использовать тягу женщин, особенно пролетарского происхождения, к борьбе, привлекали их с помощью разного рода «зрелищ». Как писала «Правда», на выборах голос «каждой работницы, каждой кухарки, прачки, судомойки будет равен голосу капиталиста, профессора, чиновника» (25). При этом труженицы с упоением участвовали также вместе с солдатами в погромах, занимались мародерством. Во время Великой Французской революции множество женщин из простонародья принимали активное участие в погромах. «Среди них даже возникла особая мода: пропитывать кровью казненных платки и сохранять их на память» (См. об этом: 7, с. 22).

Распределение благ, несмотря на провозглашение равенства, отнюдь не проводилось. Так, «на фоне массового голода товарищ Л. Рейснер регулярно принимала «шампанские ванны», лидер петроградских большевиков Зиновьев отъелся на «классовом пайке» в «ромовую бабу», другой вождь революции Троцкий «едал и пивал» на царских сервизах, сохранив в своей обслуге царских поваров; скромнейший Ленин скрупулезно калькулировал нормы «лечебного питания» для работников Совнаркома, в соответствии с номенклатурными списками должностей» (27, с. 114). Вспомним, что во время Великой французской революции Робеспьер, бледневший от вида крови, залил кровью всю страну. Он был ценителем поэзии и мог заплакать над проникновенными словами. Но ему принадлежит фраза: «Революция не нуждается в ученых!», произнесенная им, когда он приговорил талантливого ученого-химика Лавуазье к смерти. Зато, не пожелав лишиться талантливого модельера Вивана Делона, делавшего эскизы республиканских костюмов, он вычеркнул его имя из списков эмигрантов и даже вернул отобранное имущество. Но сам он был также обезглавлен, как и его жертвы и его тело вместе с телами его сподвижников сбросили в яму с негашеной известью, как это делалось с жертвами его террора. В Англии и Франции во время войны – в 1914–1922 гг. – была введена «распределительно-уравнительная карточная система, суть которой заключалась в праве потребителя на получение продуктов в случае их наличия». В Германии и Австро-Венгрии «ограничительно-нормированная карточная система не смогла предотвратить социальные потрясения (27, с. 118, 119). А вот в России в июне 1918 года был введен «классовый паек», распределявший население по 4 категориям. Таким образом, основная масса интеллигенции, получившая 4 категорию, превратилась в люмпен-пролетариев (27. с. 121). Это отразилось в личных дневниках интеллигентов – М.М. Пришвина, Ю.П. Анненкова, А. Аверченко, Л. Андреева, И. Бунина, З. Гиппиус и многих других, на собственном опыте почувствовавших античеловеческие проявления перехода от старого к новому. Проведя такое исследование, А.Н. Степанов делает следующий вывод: «Итак, система кнута («красного террора») и пряника («классового пайка»), доведенная до определенного совершенства в последующие эпохи, … позволила создать из дворянско-буржуазной творческой интеллигенции ее антипод – номенклатурно-бюрократическую интеллигенцию… Новый, весьма мощный по численности, но крайне слабый в творческом отношении, слой советских «пролетариев умственного труда», прошел весьма сложный путь неоднократной «перековки» в соответствии с зигзагами политики «власть предержащих», оставаясь на гребне зыбкого личного успеха и перманентных художественных неудач» (27, с. 123–124).

В итоге реальным результатом Октябрьской революции становится «царство буржуазной ограниченности, буржуазного чистогана и буржуазного лицемерия …, царство коммунистического чванства, коммунистического насилия и коммунистического лицемерия, генеральным конструктором которого явился Сталин и его свита» (11, с. 48).

Последствия революции нередко порождают национализм, в свою очередь становясь источником новых революций. Так, в Венгрии революция 1848 года стремилась активно воздействовать на живших там поляков, чехов, венгров. Особо остро проявил себя еврейский вопрос в России, Австро-Венгрии и Германии. Евреи, испытывавшие давление властей, активно стали вливаться в