Наши за границей. Где апельсины зреют - Николай Александрович Лейкин

– Глаша, оставь, оставь… – начал было Николай Иванович, оттаскивая за плечо жену, но было уже поздно…

В одно мгновение Глафира Семеновна и индианка вцепились друг дружке в волосы и упали на траву, барахтаясь и царапаясь.

– Господи! Да что же это такое! – воскликнул Николай Иванович и бросился разнимать дерущихся. – Земляк! Да что же вы-то сложа руки стоите? Помогите и вы! – закричал он земляку.

Земляк тоже начал разнимать. Он сел на индианку и старался отдернуть ее руку от Глафиры Семеновны; но тут выбежала из палатки старая индианка и, заступаясь за молодую, принялась тузить кулаками по спине земляка, Глафиру Семеновну и Николая Ивановича. Сделалась общая свалка. К происшествию между тем, заслыша крики, подбегали гарсоны из ресторана, путаясь в своих длинных белых передниках; стремились мальчишки-индейцы.

Кое-как сцепившихся женщин растащили. Женщины еле переводили дух, и каждая по-своему выкрикивала угрозы.

– Наглая индейская тварь! Потаскушка! В моих глазах и вдруг смеет к моему мужу целоваться лезть! Я покажу тебе, мерзавка! – слышалось у Глафиры Семеновны.

Бормотала что-то и индианка, показывая кулаки.

Шляпка Глафиры Семеновны валялась на траве, вся измятая, валялся и переломанный зонтик.

– Ах, срам какой! Ах, срам какой! Глаша, Глаша! Да уймись же… – говорил Николай Иванович, передавая растрепанную Глафиру Семеновну тоже растрепанному и без шляпы земляку, и принялся поднимать шляпы и зонтик.

Гарсоны и собравшаяся публика, держась за бока, так и покатывались со смеха.

LXII

Когда супруги пришли в себя, то прежде они набросились друг на друга с упреками.

– Тебе хотелось, чтоб все это произошло, ты искал этого, ты нарочно лез на диких. У тебя только и разговора было, что о диких. Рад теперь, рад, что такой скандал вышел? – говорила, чуть не плача, Глафира Семеновна Николаю Ивановичу.

– Душенька, ты сама виновата. Ты первая хватила эту самую индейку зонтиком по голове, – отвечал тот.

– Да, хватила, но я хватила за дело. Как она смела к тебе лезть! Ведь лезла целоваться с тобой, ведь она облапливала тебя. Будто я не видела! И главное, при жене, при законной жене, мерзавка, это делает.

– Да почем она знала, что ты моя жена?

– А! Ты еще хочешь защищать ее? Ты рад был, рад, что она с тобой обнималась и целоваться лезла! Ну да, конечно, ты искал этого, ты сам лез на это. Жаль, что я вместе с ней и тебя зонтиком по башке не откатала.

– Вовсе я не того искал и не на то лез. Очень мне нужно обниматься и целоваться с грязной, вонючей бабой! От нее луком так и разило.

– Молчи. Вы любите это. Вам какая угодно будь грязная и вонючая баба, но только бы не жена.

– Ах, Глаша, Глаша, как ты несправедлива! Я просто хотел покормить эту индейку остатками гуся. Никогда я не видал, как едят дикие, хотел посмотреть – и вот…

– Ну довольно, довольно! Дома уж я с тобой поговорю! Пойдем домой!

– Ты, душечка, прежде успокойся, приди в себя. Нельзя в таком виде ехать домой. Зайдем прежде вот в ресторанчик. Там есть, наверное, уборная, и ты поправишься, приведешь в порядок свой костюм, потом мы выпьем чего-нибудь холодненького… – уговаривал Николай Иванович жену.

– Чтобы я после этого скандала да пошла в ресторан! Да вы с ума сошли! Уж и здесь-то над нами все лакеи смеются, а там-то что будет!

– Не станут они там смеяться. Здесь они смеются просто сгоряча. А поразмыслив, они очень хорошо поймут, что это не скандал, а просто недоразумение. Зайдем, Глаша, в ресторан. Ты хоть немножко придешь в себя.

– И стыда на себя этого не возьму. Как я после этого буду глядеть в глаза прислуге? Ведь все лакеи видели, какая у нас была свалка.

– Эка важность! Ну кто нас здесь знает! Решительно никто не знает.

– Нет, нет, не проси. Домой.

Глафира Семеновна наскоро начала приводить свой костюм в порядок. К ней подошел земляк, до сих пор разговаривавший о чем-то с гарсоном ресторана, и принялся ее уговаривать.

– И я бы советовал вам зайти в ресторан и успокоиться. Здесь есть отдельные кабинеты. Можно бы было отдельный кабинет взять. А что вы опасаетесь насмешек ресторанной прислуги, то это совершенно напрасно, – сказал он. – Напротив, все сочувствие на вашей стороне. Я вот сейчас разговаривал с гарсонами, так они возмущены поведением этой индейской бабенки. Оказывается, что с вами это уже не первый случай. Были такие случаи и с другими. Они рассказывают про ужасное нахальство этих индейских баб. Прежде всего они ужасные пьяницы и распутницы, и как только появляется какой-нибудь мужчина, сейчас же они нагло лезут к нему с объятиями и требуют абсенту. Гарсоны удивляются, как до сих пор полиция не может обуздать этих индеек.

– Нет, нет, и вы мне зубы не заговорите. Довольно… Домой… – стояла на своем Глафира Семеновна. – Николай Иваныч! Да что ж вы стали! Двигайтесь к выходу! – крикнула она на мужа.

Николай Иванович поднял с травы пакет с остатками жаркого и медленно направился к выходу из сада. За ним шел земляк. За земляком следовала Глафира Семеновна.

– И где же эдакие скандалы происходят, что дикие девчонки безнаказанно могут лезть на женатых мужчин, да еще к тому же при их женах? В Париже. В самом цивилизованном городе Париже! – не унималась она. – Ну хваленый Париж! Нет, подальше от этого Парижа. Слушайте, Николай Иваныч! Я завтра же хочу ехать вон из этого проклятого Парижа, – обратилась она к мужу.

– Но, душечка, мы еще ничего порядком не осмотрели на выставке. Мы еще не видали художественного отдела.

– Черт с ней и с выставкой!

– Но ты забыла, что в Луврском магазине заказала себе разные наряды, а эти наряды будут готовы только еще послезавтра.

– Завтра же пойду в магазин и буду умолять приказчиц, чтобы они мне приготовили все к вечеру. К вечеру приготовят, а ночью – марш домой.

– Побудем хоть еще денька три на выставке, – упрашивал Николай Иванович.

– Чтобы опять на диких нарваться? Благодарю покорно. Домой, домой и домой.

– Сама виновата. Не следовало эту бабу зонтиком бить. Я и сам бы сумел отбояриться от этой бабы.

– Ты отбояриться? Да ты рад был. У тебя даже в глазах какие-то дьявольские огни забегали от радости – ну я и не стерпела. Да и как стерпеть, если при мне, при законной жене, на мужа дикая баба лезет!

Глафира Семеновна быстро направилась к выходу. У выхода, при усиленном свете фонарей, Николай Иванович заметил, что у ней расцарапана щека и сочится кровь. Он сказал ей об этом и прибавил:

– Приложи к щеке платочек. Индейка-то, должно быть, какой-нибудь маленький прыщичек у тебя на щеке сковырнула, и до крови…

– Плевать! Назло не приложу. Глядите на меня и казнитесь, – отвечала Глафира Семеновна сердито.

По железной дороге домой супруги уже не поехали. У входа в сад стоял извозчичий экипаж. Николай Иванович нанял экипаж и посадил в него супругу. Когда он прощался с земляком, земляк шепнул ему:

– Я говорил вам, что в Тулу со своим самоваром не ездят, и вот сегодня были ясные на это доказательства. Не будь при вас сегодня самовара в виде супруги, никакой бы неприятности не вышло и мы провели бы отлично вечер, даже, может быть, в сообществе диких индеек. До свиданья! Адрес ваш знаю и завтра утром постараюсь проведать вас, – прибавил он, раскланиваясь и с Николаем Ивановичем, и с Глафирой Семеновной.

LXIII

На другой день поутру, когда Николай Иванович, проснувшись, потянулся и открыл глаза, Глафира Семеновна была уже вставши. Она стояла в юбке и ночной кофточке перед зеркалом, вглядывалась в свое лицо и пудрилась. Увидав, что муж проснулся, она обернулась к нему и проговорила:

– Мерзавка дикая-то в трех местах мне лицо исцарапала. Подлая тварь! Ну да ей тоже от меня зонтиком досталось. Кажется, я ей губу разорила и глаз подправила. Жаль только, что зонтик-то сломался. А на тебя, Николай Иваныч, я просто удивляюсь…

– В чем, в чем, душечка?

– А в том, что каждая юбка для тебя милее жены.

– Но чем же я виноват, что она сама ко мне лезла? Ты