Наши за границей. Где апельсины зреют - Николай Александрович Лейкин

– Не смейся над седоком в глазах жены…

– Оставь, Николай Иваныч, оставь. Раскаиваюсь, что и сказала тебе.

Подъезжали к Луврскому магазину.

– Вот Луврский магазин, – отрекомендовал извозчик, обернувшись к седокам вполоборота. – Сегодня воскресенье, и он заперт, но советую побывать вам в нем в другие дни.

– Коман ферме? Ах, ком се домаж![330] – заговорила Глафира Семеновна. – Николай Иваныч, ведь магазин-то заперт, – обратилась она к мужу.

– Я говорил тебе.

– Как же нам теперь попросить, чтобы сегодня вечером вещи-то мои были готовы? Мне положительно не хочется еще на день оставаться в Париже. Коше! Пе тон постучать эн пе а-ля порт? Пе тетр отворят. Уврир могут? Вуй?.. Ведь есть же там хоть артельщики дежурные? Арете, коше…[331]

Глафира Семеновна остановила извозчика, вышла из экипажа и стала искать звонка около двери магазина, но звонка не оказалось. Она стукнула в дверь.

– Бесполезно, мадам. Сегодня не отворят, – сказал ей извозчик. – Сегодня все амплуайе[332] праздничают, находятся где-нибудь за городом на легком воздухе и проводят время с дамами сердца.

Постучав еще несколько раз в дверь, Глафира Семеновна снова уселась в экипаж и сердито сказала мужу:

– Ну все равно, останемся еще на один день в Париже, только зарубите себе на носу, что я на выставку к проклятым диким положительно уже больше ни ногой. – Коше! Картье Латен, же ву при![333] – скомандовала она извозчику.

LXV

Супруги ехали почти шагом. Извозчик поминутно оборачивался к седокам и, указывая на какое-либо здание, бормотал без умолку. Лицо его то улыбалось, то принимало серьезное выражение, говорил он то с восторгом, то с грустью, то прищелкивал языком, кивал головой. Очевидно, он и сам восхищался Парижем.

– Говорит красно, а поди разбери, что он такое бормочет! – сказал Николай Иванович жене. – Понимаешь что-нибудь, Глаша?

– В том-то и дело, что мало. А очень жаль. To есть названия церквей-то и улиц я понимаю. Вот сейчас проезжали мимо биржи, на которой проигрался маркиз де Клермон.

– Какой такой маркиз Клермон?

– А это из одного романа. Помнишь, я тебе читала?

– Тьфу ты пропасть! А я думал, какой-нибудь настоящий.

– Он проигрался и потом сделался чистильщиком сапог. Да ведь ты и сам, кажется, читал?

– Могу ли я все упомнить. Ты знаешь мое чтение. Лягу на диван, раскрою книгу, а через минуту уж и сплю. Для меня читать, так это все равно что сонные капли.

– Ну а я все помню, что читала. Потому-то вот все улицы Парижа для меня и интересны, что они во французских романах описываются. Из-за того-то я и в Латинский квартал еду, что по романам все тамошние места наизусть знаю.

Въезжали в Латинский квартал. Извозчик обернулся и сказал по-французски:

– Вот что называется Латинским кварталом.

– Да, да… Вот и на улицах уж не так много народа, как в центре города, – проговорила Глафира Семеновна, с любопытством смотря направо и налево. – Мерси, коше, мерси… Здесь ведь студенты, гризетки, разные работницы, цветочницы живут, – обратилась она к Николаю Ивановичу.

– Гм… Так… – Николай Иванович зевнул.

– Неужели тебя это не интересует, Николя? А мне так это в сто раз интереснее выставки.

– Boulevard St.-Michel! – возгласил извозчик, когда они въехали на широкую улицу.

– Ах вот он, бульвар-то Сен-Мишель, – воскликнула Глафира Семеновна. – Ну я его таким и воображала. Совсем Большой проспект на Васильевском острову. Ведь о бульваре Мишель сколько пишут. Страсть! Вот тут белошвейка Клотильда познакомилась с медиком Малине. И наверное, где-нибудь тут есть тот ресторанчик, где они в первый раз завтракали. Тетка Пате этот ресторанчик держит. Видишь, я все помню.

– Бредишь ты, кажется.

– Да нет же, нет… Там даже подробное описание было. У входа висели часы, а над часами оленьи рога… Вот ежели бы зайти, то я сейчас узнала бы этот ресторанчик по описанию.

Николай Иванович встрепенулся:

– Что ж, давай зайдем… Красного вина я выпью с удовольствием. Извозчику можно также поднести.

– Да погоди, нужно сначала разыскать этот ресторан. Коше! Ву саве у э ресторан де тант Пате?[334] – спросила Глафира Семеновна извозчика.

– Quel numéro, madame? – обратился тот к ней, в свою очередь.

– Нумер дома спрашивает… Почем я знаю! Же не се па.

– Alors il faut chercher. C’est un restaurant russe?[335]

– Как рюсс? Франсе. Эта тетка Пате описана как самая добрая женщина. Когда с Клотильдой случился грех и она родила ребенка, то Пате призрела этого ребенка и вскормила на козьем молоке. А Клотильда была больна и лежала в клинике. Видишь, я все помню.

– Boulevard St.-Germain! – указал бичом извозчик.

– И бульвар Сен-Жермен отлично помню. Тут жил в мансарде этот самый…

– Да брось…

– Нет, зачем же бросать! Это приятно вспоминать. Он был в аптеке приказчиком.

– La rue des Ecoles. La rue St.-Jacques[336], – показывал извозчик.

– Все, все помню… Все места знакомые…

– C’est la Sorbonne…

– Ах, Сорбонна! Вот она Сорбонна-то! Николай Иваныч, смотри Сорбонну. Тут и Жозеф, тут и Лазар учились. Вот, вот… Здесь-то у букиниста и нашли они рукопись шестнадцатого столетия, по которой Жозеф оказался потомком герцога Овре и полным наследником всех его миллионов.

– Гм… Гм… Так. А только это, душечка, совсем не интересно.

– Да как же неинтересно-то, ежели кто читал.

– А я не читал. Да и вообще в романах все враки.

– Враки? А вот посмотри, у железной решетки разложены книги и букинист стоит. Так и в романе стояло. Стало быть, это правда, а не враки. Видишь букиниста?

– Ну ладно, ладно. Ты вот ресторанчик-то хотела разыскать, так давай разыскивать.

– Ах, тебе только бы до ресторана-то дорваться. И какой-ты ненасытный!

– Дура, да ведь я для тебя же. Ты хотела.

– Collège de France… – указал извозчик на здание.

– И коллеж де Франс отлично помню. Вот тут должна быть тоже одна таверна под названием «Рог изобилия». Вот, вот… Наверное, эта, – оживилась Глафира Семеновна, указывая на грязненький ресторан, около которого стояли двое в серых блузах и черных шляпах.

– Так зайдем. Что ж ты так-то, – сказал Николай Иванович.

– И зашла бы, потому что здесь резчик Каро проиграл в кости свою жену художнику Брюле, но я не знаю, та ли эта таверна.

– Так спроси. Спроси у извозчика.

– И спросила бы, но не знаю, как по-французски рог изобилия. Коше! Коше! Коман он ном сет таверн? – обратилась Глафира Семеновна к извозчику.

– Connais pas, madame… Mais si vous voulez visiter un restaurant où il y a une dame, qui parle russe, alors-voilà[337].

Извозчик указал на ресторанчик на другой стороне улицы.

– Что он говорит? – спросил жену Николай Иванович.

– Да вот указывает на ресторан, где есть какая-то дама, которая говорит по-русски.

– Непременно надо зайти. Что же ты не велишь остановиться? Француженка эта дама?

– Коше! Се тюнь дам франсе, ки парль рюсс?[338] – спросила Глафира Семеновна.

– Oui, oui, madame… Elle а été à St-Pétersbourg…

– Да, да, француженка, но бывалая в Петербурге.

– Отлично. Коше! Стой! Стой!

– Коше! Арете! Иль фо вуар сет дам[339].

Извозчик стегнул бичом лошадь и подъехал к невзрачному ресторанчику.

LXVI

Ресторанчик, в который вошли супруги, был самый невзрачный ресторанчик. Его скорее можно было назвать винной лавкой, где, впрочем, кроме вина, продавались хлеб, яйца, редиска и редька, которые и лежали на мраморном прилавке вместе с жестяными воронками, служащими для наливания вина в бутылки. За прилавком стояла сильно расползшаяся толстая пожилая женщина в высокой гребенке с жемчужными бусами в волосах. Женщина была громадного роста, брюнетка, с дугообразными черными бровями, очевидно подкрашенными, и с маленькими усиками над верхней губой. Мясистые руки ее с жирными пальцами в дешевых кольцах едва сходились на животе. Затянутая в корсет грудь представляла целую гору. Женщина была одета в черное шерстяное платье. У прилавка стояли два тощие французика в потертых пиджаках – один с тараканьими усами, другой с козлиной бородкой – и любезничали с женщиной. Ресторанчик состоял всего