Наши за границей. Где апельсины зреют - Николай Александрович Лейкин

только из одной комнаты с грязным полом, на котором валялись объедки редиски, яичная скорлупа. На стенах висели плохие литографии в старых, засиженных мухами деревянных рамах и даже были просто налеплены дешевенькие народные картинки в ярких красках, изображающие расстреливание слона во время осады Парижа, карту Европы в лицах, где на месте России лежит громадный медведь, а на месте Германии прусская каска со штыком, и т. д. Пахло вином. Столиков в ресторанчике было несколько, но посетители сидели только за двумя столами. За одним два француза, сняв сюртуки, играли в домино, за другим одинокий посетитель в высокой французской фуражке, имея перед собою бутылку с вином, внимательно читал «Petit Journal». Из прислуги была всего только одна девушка, очень молоденькая, в клеенчатом переднике и с сумочкой у пояса. Войдя в ресторанчик, Глафира Семеновна даже попятилась.

– Кабак какой-то… Уж входить ли? – проговорила она, косясь на сидящих без сюртуков французов, дымящих за игрой в домино тоненькими папиросками «Капораль»…

– Ну так что за беда? Кто нас здесь знает! Зато увидим француженку, говорящую по-русски, – отвечал Николай Иванович. – Садись вот к столику.

Когда супруги уселись, к ним подскочила прислуживавшая девушка и остановилась в вопросительной позе.

– Ну-с, кто у вас здесь говорит по-русски? Вы, мамзель, что ли? – обратился к ней Николай Иванович.

– Comprends pas, monsieur…[340] – отвечала та.

– Как не компран? Нам сказали, что здесь говорят по-русски.

– Ну сом рюсс е коше ну за ди, ке иси парль рюсс.

– Ah, oui. C’est ça… – улыбнулась девушка и, обратясь к толстой женщине, стоявшей за прилавком, крикнула: – Madame Bavolet! Voilа des personnes russes, qui désirent vous voir[341].

Толстая женщина улыбнулась и, выплыв из-за прилавка, подошла к столу:

– Ah, que j’aime les russes! Monsieur et madame sont de Pétersbourg ou de Moscou?[342] Я была в Петербурге и в Москве и до сих пор сохраняю самые хорошие воспоминания о русских, – продолжала она по-французски.

– Постойте, постойте, мадам, – теребил ее Николай Иванович. – Да вы говорите по-русски?

– Да, и я говорю по-русски, mais à présent c’est très difficile pour moi. Madame parle français?[343] – обратилась толстая женщина к Глафире Семеновне.

– Вуй, мадам, эн пе…[344] – неохотно дала та ответ.

– Да скажи ты ей, чтоб она присела-то… – сказал жене Николай Иванович.

– Пренэ пляс, мадам…[345]

Женщина взяла стул и подсела к супругам.

– Я – артистка, – заговорила она по-французски. – Ах, монсье, ежели бы вы знали, какой я имела голос! Но я простудилась, заболела и потеряла мой капитал. Я певица… Я имела ангажемент и приезжала петь в Петербург. Я была и в Москве. Vous devez savoir Egareff? Jardin de Demidoff?[346] Демидов сад, – вставила она два слова по-русски. – Вот была моя арена. А, монсье, русские умеют ценить таланты, умеют ценить артистов!

– Да вы умеете говорить по-русски-то?… – перебил ее Николай Иванович.

– Oh, oui, monsieur. Je me souviens de quelques mots…[347] Isvostschik… Vino… Vodka… Botvigne… О, какое это вкусное русское блюдо – ботвинья! Botvigne avec lossossine…

– Да ведь это все слова, слова, а говорить-то вы не умеете? Парле рюсс… Не компренэ?

– Да, да… Я говорила по-русски, – продолжала толстая женщина по-французски, – но за недостатком практики я забыла. Здесь есть русские студенты, они заходят ко мне, и мы часто, часто вспоминаем о России. Moujik… Boulka… na tschai… tri roubli на tschai… C’est pour boire…

– Немного же вы знаете, мадам, по-русски. Пе рюсс, пе, пе[348].

– Oui, oui, monsieur. À présent j’ai oublié… Mais votre madame vous traduit…[349] Et troika! Ах, что за прелесть эта тройка! Troika, iamtschik – c’est ravissant[350].

– Глаша! Да что она такое рассказывает?

Глафира Семеновна, как могла, перевела мужу.

– Ах, так она актриса! То-то она о Егареве и о Демидовом саде упоминает! – воскликнул Николай Иванович. – Очень приятно, мадам, – протянул он толстой женщине руку. – Как «приятно» по-французски? – обратился он к жене.

– Шарман.

– Шарман, шарман, мадам, что вы актриса.

Толстая женщина оживилась и, в свою очередь, потрясла его руку.

– Да, я была артистка… И какая артистка! Меня засыпали цветами! – продолжала она по-французски и прибавила, понизив тон: – А вот теперь приходится быть в такой обстановке. Вот я держу бювет, un petit cabaret…[351] Это мой бювет… Он мне принадлежит, и я, слава Богу, довольна.

– Пес ее знает, что она бормочет! Ну да наплевать! – махнул рукой Николай Иванович и сказал: – Мадам! By – артист, а ну – маршанд… Бювон!

– Qu’est се que vous voulez prendre, monsieur?[352]

– Вен руж и на закуску виноград. Резань, резань… Но бьян вен…[353]

– Du bon vin? Il faut chercher, monsieur. Mademoiselle Marie! – обратилась толстая женщина к девушке и, передав ей большой ключ, стала ей говорить что-то по-французски. – Tout de suite, monsieur… Vous recevez[354], – кивнула она Николаю Ивановичу и опять отдалась воспоминаниям о русских и Петербурге, вставляя русские слова вроде «Gostinoi dvor, pirogue russe, kvasse, sterliat, tschelovek, kosak».

Через пять минут девушка принесла откуда-то бутылку вина и поставила ее на стол вместе с стаканами.

– Voyons, monsieur, c’est quelque chose d’extraordinaire…[355] – проговорила толстая женщина, щелкнув пальцами по бутылке, и принялась разливать вино в стаканы.

LXVII

Мадам Баволе, жирная хозяйка винной лавки (то торговое заведение, где сидели супруги, была винная лавка), оказалась изрядным питухом. Разлив вино в стаканы, она хриплым контральто воскликнула:

– Ah, que j’aime les russes! Ah, que je sui? bien aise de voir monsieur et madame! Buvons sec! Avec les russes il faut boire à la russe[356]. Tvoe zdorovie, douchinka! – произнесла наконец она три русские слова, чокнулась с супругами, залпом выпив стакан, опрокинула его себе на голову, звякнув им о гребенку.

– Ой, баба! Вот пьет-то! – невольно выговорила Глафира Семеновна, удивленно смотря на хозяйку. – Да это халда какая-то.

– Оставь, погоди… Все-таки человек она, бывалый в России… Приятно… Видишь, как хвалит русских, – перебил жену Николай Иванович и тоже осушил свой стакан.

Глафира Семеновна только пригубила. Это не уклонилось от взора хозяйки винной лавки.

– О нет, мадам… Так невозможно. Так русские не пьют. Надо пить досуха, – заговорила она по-французски и стала принуждать Глафиру Семеновну выпить стакан до конца.

Глафира Семеновна отнекивалась. Хозяйка приставала. За жену вступился Николай Иванович.

– Как голова по-французски? – спросил он ее.

– Ля тет.

– Она малад. У ней малад ля тет[357], – обратился он к француженке, показывая рукой на женину голову.

– Mais c’est du bon vin, madame, que je vous donne. От этого вина никогда не будет болеть голова. Вы знаете monsieur Petichivsky à Pétersbourg? Je crois qu’il est colonel à présent. Ах, как мы с ним хорошо веселились в Петербурге! Вот был веселый человек и любил выпить. Et môme très riche… Beaucoup d’argent…[358] Много деньги…

Тараторя без умолку, жирная француженка стала припоминать улицы и французские рестораны Петербурга.

– Невский… Гранд Морская… Ресторан Борель… «Самарканд»… Я думаю, что теперь все эти улицы и рестораны в Петербурге еще лучше, чем они были прежде. N’est се pas, monsieur? А Нева? Нева? C’est un fleuve ravissant[359].

Супруги кое-как понимали француженку, кое-как удовлетворяли ее любопытству, ломая французский язык, прибавляя к нему русских слов и сопровождая все это пояснительными жестами, хотя Глафира Семеновна немного и позевывала. Ей не нравилось сообщество чересчур развязной экс-певицы.

Экс-певица рассказывала между тем по-французски:

– Все мои товарищи по сцене имеют теперь капитал, а у меня, у меня по моей доброте остались только крохи, на которые я и открыла вот этот бювет… Да, монсье, я жила хорошо, но потеря голоса,