Знание величия - Юлия Олеговна Чеснокова

не нужны. – Хотя пальцы продолжали крепко держать горло, Ючон говорил без страха, с превосходством и издевкой. - Ты хотел, чтобы я пришёл сюда… - Чтобы спасти твою шкуру, - буквально выплюнул Ючон, не скрывая, что лично ему бы хотелось пристрелить и самого Дракона. Он заговорил совсем тихо, на корейском, которого не поняла бы женакитаянка: - Я не хочу ничем омрачать жизнь Элин. Тем более день её свадьбы, на который они назначили свержение твоей банды. Я не сказал им, что знаю, где ты будешь. Впрочем, если бы ты не пришёл – сам бы был виноват. Джиён не кипел от гнева и не рассыпался в проклятьях. Он резко и вдруг присмирел. Он был слаб. Не после убийства своих драконов, он и с ними был слаб, у него, оказывается, были бреши, которых он не замечал. Продажные люди, предатели. И он виноват во всём сам, он где-то не затянул поводок, гдето ослабил бдительность. Он отлучился в Корею на несколько дней, и этого хватило, чтобы подготовился заговор. Никогда нельзя расслабляться, отлучаться, никогда нельзя думать, что всё будет хорошо. Как много вещей, которые теперь надо осмыслить и принять во внимание! Какой это опыт, какой урок на всю оставшуюся жизнь! Если он сумеет прожить без охраны и своих людей дольше нескольких часов. От него всё равно захотят избавиться окончательно. Значит, придётся уехать и скрываться, придётся снова прятаться. - Тебе лучше покинуть Шэньчжэнь, - подтвердил его убежденность Ючон. - Когда-нибудь я вернусь, - сказал Джиён. Из церкви вышли Элин с Сынхёном, и ему пришлось скорее отпустить их гостя, делая вид, что ничего не произошло, но те заметили напряжение и подошли к друзьям. - Ну, вот я и семейный человек, - пафосно произнёс жених, протянув ладонь Дракону. - Поздравляю, - всё-таки изрёк тот. – Но разрешите откланяться, у меня появились кое-какие дела. - Так внезапно? – приподнял брови Сынхён. - Да. Я позвоню тебе позже. – Он кивнул Элин: - Желаю не разочароваться в этом олухе, всего хорошего. И до свидания, - бросил он уже Ючону, потиравшему шею, и ушёл. Джиён пока толком не знал, куда ему идти, только инстинкт самосохранения вёл его неприметными и не просматриваемыми путями. У него осталось четыре человека, но они тоже могут участвовать в заговоре, ему могли позвонить, чтобы он раскололся, где находится. С ними нельзя выходить на связь. Но нужно искать способ уехать из города, хоть на машине, хоть самолётом, хоть вплавь. Джиён готов был грести руками через океан, лишь бы выжить, выдержать, вновь обрести себя, встать на ноги и вернуться, чтобы отомстить. Злость то накатывала, то отпускала, никак не отражаясь внешне. Дракон ощутил себя таким одиноким, каким никогда не ощущал. У него не было никого и ничего, кроме самого себя, рассчитывать и надеяться приходилось только на самого себя. Несколько месяцев назад он бы взял в оборот Сынхёна, они бы что-нибудь предприняли с ним, но тот стал «семейным человеком», и влезать в его жизнь уже ни к чему, бесполезно. Унывать, сломаться? Не дождутся. Как бы ни было трудно, как бы ни было сложно и невыносимо начинать всё с начала, он это сделает, а если понадобится – сделает пять, десять, сто раз. Не падает тот, кто не встаёт, Джиён же предпочитал падать и подниматься, но не лежать в ногах у этого мира, в ногах у этих людей, что считают себя главными. Если кому-то удобнее быть слабаком – его право, Дракон же давно решил, что слабости в нём не будет ни грамма, ни в каком виде. В нём будет только сила, пугающая сила хитрости, ума и власти, и однажды многие содрогнутся от того, насколько несокрушима эта сила в щуплом и худощавом теле невысокого человека, что брёл ссутулившись по тёплому тротуару, дымя сигаретой и не имея представления о том, каким будет завтрашний день.

Глава 7

Между влюблёнными не существует отдельных моментов интимной близости. Они пронизывают каждую секунду, каждое мгновение, достаточно постороннему случайно перехватить любящий взгляд, направленный от одних глаз к другим, как он почувствует себя вторгнувшимся в чужое, запретное пространство. Любовь делает сокровенной близостью ласковый шепот, заботливое касание, трепет пальцев, ложащихся на раскрытую ладонь, невольно опускающуюся на плечо голову, ищущую минутной передышки в суете дня; улыбку, рождающуюся при мысли о том, с кем проснулся утром в одной кровати, тронутый теплом бока. А сама кровать, соединяющая наиболее полно влюблённых, всего лишь колыбель страсти, где она рождается и засыпает, удовлетворённая телесной отдачей. Ночи любви, неистощимой, неизбывной, долгожданной, настоящей, невозможно выставить напоказ, не рассыпав их волшебства. Они как светящийся в темноте драгоценный камень, вынеси на солнце – и сияние его станет невидимым. Ночь любви нельзя открыть, разоблачить и представить во всех красках, её можно лишь пережить и почувствовать, и бесполезно слушать рассказы о ней, пытаясь понять, каково это – быть любимым? Любовь – божественная картина, рисуемая чувствами, и ни одно мастерство, будь оно мастерством художника, композитора или писателя, не заставит её распахнуть двери своих тайн, испытать её, будь это хоть Божественная рапсодия, хоть Священное писание. Попытки изобразить любовь пробуждают желание её, вычерчивают признаки, преподносят примерное понимание, в ком-то будят страхи, в ком-то зависть, в ком-то неподдельную мечту об участии, но не объясняют этого чувства. Бедняжка Сибила Вэйн[17] потеряла талант актрисы играть любовь, испытав её истинную, так и никому не стоит пытаться придать любви какую-либо форму, чтобы запечатлеть или суметь повторить для зрителя, слушателя или читателя. Всё в любом случае обернётся фальшью, как только человек найдёт свою собственную, ну или, в лучшем случае, символизмом, и чем он будет смутнее, тем станет каждому яснее, потому что любовь – индивидуальна, и для каждого она должна открываться не в конкретности имеющегося примера, а в общем намёке, наброске единения двоих. Такой эмблемой с размытым силуэтом была первая ночь Сынхёна и Элин. Должны ли упоминаться их руки, спины, губы или пальцы, когда сами они, обретя друг друга, найдя под покровом темноты в спальне, не думали: «Вот её губы, и я целую их». Или: «Вот его щека, и она скользит по моей». Они чувствовали, ощущали, касались, не осознавая, но угадывая, не осмысляя, но подчиняясь инстинктивной воле. Запечатлеть и обрисовать – это сделать возможным повторение, сделать уникальное тиражируемым, а движение застывшим. Но что-либо испробованное и пережитое впервые никогда