После Сталинграда. Семь лет в советском плену. 1943—1950 - Эдельберт Холль

себя к наступающему празднику. И вот он наступил: канун Рождества 1947 г. Мы все надеемся и ждем, что он будет последним праздником, который мы встречаем в плену. По крайней мере, уже есть указания на этот счет. С надеждой и верой мы праздновали самый немецкий из всех праздников. Мы пересказывали рождественские истории, звучат рождественские песни. Фриц Лаштовиц рассказывает о том, как празднуют Рождество в Глятцер-Бергланде, а Зигфрид Корф описывал рождественские праздники в Гамбурге.

Мои товарищи легли отдыхать, а я остался сидеть за столом. Горела маленькая лампа. Радио, которое мы прятали вот уже два дня, передавало рождественскую передачу из Лейпцига. Моими мыслями я был дома, рядом со своей маленькой женой. Я царапал ручкой по почтовой карточке Красного Креста, пытаясь выразить словами свои чувства к моей самой любимой, которая так долго ждет моего возвращения. Я попал в плен всего через полгода после того, как мы стали мужем и женой перед Господом и всем миром. И теперь ничто не сможет разлучить нас, даже эти огромные расстояния между нами! Наши души так же близки, как прежде, что возможно только при условии абсолютного доверия друг к другу.

Меня вернули в реальность звуки церковных колоколов, прозвучавшие в этих забытых Богом местах. В моей душе все задрожало: как же долго я не слышал звона колоколов? Я не смог сдержать слез. Сейчас, когда никто меня не видел, я дал волю чувствам. Вся горечь последних лет вместе со слезами полилась из моей души. Я знал, что никогда бы не позволил себе дойти до такого состояния, если бы не сидел сейчас здесь один. Детские голоса из Томанерхора[22] напоминают ангельские голоса из другого мира. Я взмолился: «Отец наш, сделай так, чтобы мы как можно скорее вернулись домой и воссоединились там со своими близкими. Защити нашу бедную страну от еще более страшных бедствий. Дай мне снова силы, чтобы я мог идти по жизни прямо и свободно, как это подобает немцу!»

В Новый год мы пожимали друг другу руки, желая друзьям в 1948 году всего самого хорошего и возвращения домой. В углу напротив осветительной лампочки повесили плакат со словами «Добро пожаловать в 1948 год, год возвращения домой!». Но меня одолевали тягостные сомнения. Конечно, весь мой опыт плена говорил о том, что эти мои сомнения оправданны, но, может быть, министры иностранных дел Америки, Англии и Франции сумеют гарантировать выполнение заключенного соглашения? И разве советская пропаганда не трубит повсюду, что Советская Россия никогда не нарушала договоров? Поэтому – прочь черные мысли – Россия тоже должна придерживаться данного соглашения!

В качестве уплаты за искусно выполненные плотницкие работы, которыми он занимался в свободное от выполнения основных обязанностей время, Фрицу удалось получить пол-литра водки. Это второй раз в этом году, когда мне удалось выпить немного спиртного. После короткого тоста за наше отечество (в этом тосте мы также выразили надежды на возвращение туда в этом году) мы провели первые часы этого года в праздничном веселье, полные решимости забыть обо всех своих неурядицах. Франц подготовил для каждого из нас по празднично раскрашенной шапочке, а также и особый сюрприз в виде отдельной стихотворной строфы, в которой каждый получил шуточную характеристику.

В тот день во всем лагере царила атмосфера веселья и согласия, и причиной этому была надежда вернуться в этом году домой. В этом были уверены даже самые убежденные антифашисты. Одним из ярых пессимистов оказался Карл Шнурава, который работал на заводе бухгалтером, и шеф которого был старым коммунистом. В момент откровенности последний заявил Карлу, что тому не следует обманывать себя: русские продержат военнопленных до 1950 года для того, чтобы те трудились на восстановительных работах. Мы попытались переубедить его, заставить отказаться от настолько пессимистичных взглядов.

На заводе «Коммунар»

Нас перевели работать на завод. В течение уже двух недель мы маршировали туда по два километра каждое утро вместе с еще 500 человек. Сбор происходил перед караульным помещением за полчаса до появления конвоя.

После появления конвоя открывались ворота и 3 или 4 человека пересчитывали нас при прохождении через них. Часто кто-то из них сбивался со счета, и тогда нам приходилось возвращаться для того, чтобы нас снова пересчитали у лагерных ворот. Это напоминало зимний лагерь в Зеленодольске, где счет заключенных никогда не длился менее часа до его успешного окончания. Затем начинался марш вниз по холму по скользкой дороге длиной около километра. Поскольку на каждом из нас чрезвычайно «модная обувь», мы с трудом сохраняли равновесие и совершали по пути самые причудливые движения. Лучшее решение – идти взявшись за руки. Поэтому мы с Отто или Фрицем шли под руку до тех пор, пока снова не добирались до нормальной земли. Путь по льду требовал постоянных усилий. На заводе нас снова пересчитывали. В это время Эйхорн со своими «хиви» занимали посты часовых, после чего бригады могли отправляться по рабочим местам.

Завод комбайнов состоял из двух частей. Наша бригада трудилась на большом сборочном предприятии с правой стороны завода. Примерно 200 человек работали на другой стороне. Снаружи на территории висели указатели дороги направо или налево. Наша команда сварщиков была привилегированным коллективом завода и получала самую лучшую зарплату. Мы работали на огороженной забором территории, и нам не мешал никто из местных. Здесь было много воровства, несмотря на усиленный контроль, и нам приходилось тщательно присматривать за своими инструментами. Интересно наблюдать за местными жителями, за тем, как они работали. Я уверен, что значительная часть здешних рабочих и работниц не имела другой одежды, помимо той рабочей, что сейчас была на них. Все они ходили замасленные, грязные, в пятнах, и если посмотреть на них внимательно, то создавалось впечатление, что они не снимали эту одежду неделями. По крайней мере, я не сумел найти здесь душевой. Сами мы слегка ополаскивались под шлангом в одном из служебных помещений. Туалет представлял собой полуразрушенную старую деревянную лачугу, одна сторона которой служит для мужчин, а вторая для женщин. Поскольку ямы из-за мороза заполнялись быстро, рабочие садились на корточки где-нибудь поблизости, и любой повсюду подвергался опасности наступить на такую «противопехотную мину». Но это никого не останавливало. В течение дня мы регулярно обнаруживали кучки дерьма на рабочих местах и вообще в любом месте в цехах. Эти «подарки» могут быть только от русской ночной смены, работники которой знали, что здесь работают военнопленные. Мы метили такие участки пометками типа «Осторожно, мины!»