После Сталинграда. Семь лет в советском плену. 1943—1950 - Эдельберт Холль

на нее внимание своих товарищей. В день, когда женщина рожала, он видел, как вокруг туалетов собралось большое количество мужчин. Затем появилась телега, на которой лежала молодая мать, укрытая несколькими мешками из-под цемента. Новорожденное дитя также было завернуто в мешковину и лежало рядом с матерью. Наконец, телега тронулась в путь. Следы на песке, которые оставляла телега, указывали дорогу нового гражданина в «царство социализма».

Сегодняшний вечер для нас с моим другом Оттелем стал особенным: нам удалось достать по яйцу, и теперь мы занимались их готовкой. Завтра воскресенье, которое я планировал встретить, позавтракав хлебом. Было уже темно, я думаю, около 10 часов вечера. И тут появился посыльный, который приказал мне собраться со всеми своими пожитками. Такое же распоряжение, кроме меня, получили еще пять человек: Эйхорн, Хинденланг и Крейзе, двое последних из 6-го блока, а также Путфаркен и Йеначек. Мне сразу стало ясно, что на нас донес кто-то из шпионов. Я подозревал Белтманна, немца из Прибалтики, который часто выполнял работу переводчика и к услугам которого часто прибегали русские. Ходили слухи, что он работает на НКВД.

Не сказав нам, куда нас отправляют, нас перевели на территорию другого лагеря. Русский комендант и старший над офицерами НКВД лично проследили за тем, чтобы нас надежно охраняли. Путь на грузовике до места назначения занял минут десять. Конвоиры повели нас в баню. Как оказалось, нас привезли в лагерь 7100/2. Всех шестерых поместили в особую зону: теперь все мы стали обитателями штрафного подразделения лагеря 7100/2 в Запорожье. Командиром здесь был бывший узник концентрационного лагеря коммунист Ханс Шустер. Как оказалось, мы были не первыми из тех, кого доставили сюда: здесь уже находились шестнадцать офицеров из лагеря 7100/4. Все собрались в кучу и улеглись, собираясь спать, но блохи не дали нам как следует насладиться сном, в котором так нуждался каждый из нас.

На следующее утро все уже трудились на строительной площадке «городок». Она располагалась сразу же за лагерем, была огорожена отдельным забором с вышками для часовых. Здесь мы сумели восстановить всю картину. Особенно все изумлялись тому, как вел себя Эйхорн. Он был раздражен и разочарован тем, что после того, как целый год сотрудничал с администрацией, теперь находится в изоляторе. «Я теперь не возьмусь даже за то, чтобы отвести слепого красноармейца до сортира!» – прорычал он глухо, высокий сухощавый капитан кавалерии, повсюду неизменно стремившийся к тому, чтобы быть в центре внимания. Не отработав 10-часовую смену, мы, находящиеся на особом режиме, не могли возвращаться в лагерь. Когда я посмотрел на тех, кто находился здесь, в штрафном подразделении, главным образом за воровство, мое сердце упало. И я ничем не мог помочь этим людям! Эти ходячие скелеты бродили вокруг, как хищники, постоянно озабоченные тем, как бы раздобыть что-нибудь поесть или покурить. Только крайняя степень голода и бесчеловечное обращение могли довести нормальных людей до такого состояния. Многие из них вряд ли смогут вернуться к нормальному образу жизни даже после возвращения в Германию. Избиение со стороны так называемых контролеров было для этих бедняг обычным явлением. Особенно отвратительные сцены разыгрывались утром у ворот, если кто-то из них опаздывал. В этом случае весь лагерь вынужден был ждать по полчаса, пока не прибудет колонна, которая в сопровождении конвоя должна пройти трехкилометровый путь до завода по производству сельскохозяйственной техники.

Я снова подумал о первом дне в штрафном лагере. Как же меняется наша судьба с каждым новым днем! Пока мы носим название военнопленных, по-другому и быть не может, никто нас не оставит в покое. Я стал похожим на кролика, запертого в клетке, и мне приходится скакать по ней так, как этого хотят те, что находятся по другую сторону колючей проволоки.

Сквозь тонкую стену послышался какой-то шум. Чьи-то голоса. Я сразу же узнал лейтенанта Остерманна, который сообщил мне, что Хоффманн и Гейсберг тоже находятся здесь.

Сегодня в основном лагере была забастовка. Одновременно военнопленные объявили голодовку. Тех, кого посчитали зачинщиками, всего 32 человека, схватили и бросили сюда, в штрафной лагерь. Все они считали, что забастовка провалится, так как русские уже знали, кто ее организовал. Всегда одно и то же. Предательство!

Я ждал появления начальника лагеря, чтобы официально заявить протест против моего перевода в штрафной отряд. Мне с самого начала было ясно, что ничего из этого не выйдет. Шустер вел себя вежливо и корректно по отношению к нам, но совсем не так он держался с солдатами.

Я с удовлетворением узнал, что лагерных специалистов здесь называют «мясниками». Мало кто здесь любит доктора Хайнрихса, который безжалостно отправляет военнопленных на работы, не выписывая им больничный лист, даже если они едва способны передвигаться. Как жестокая шутка смотрится надпись над штрафным лагерем: «Работа делает тебя свободным!» Когда на рабочем месте появлялся Миндак, главный активист среди антифашистов, то казалось, что перед нами предстает модель для подиумов. Он постоянно менял костюмы, что шились для него в лагерных мастерских, и это ярко контрастировало с лохмотьями пленных. В лагере имелась столовая, которую контролировали антифашисты, и теперь было понятно, откуда у «герра» Миндака деньги на покупку часов, которые являются дорогостоящим и престижным предметом в этом раю. Условия жизни в этом лагере представлялись мне небольшой примитивной моделью того, как живет весь Советский Союз.

К счастью, здесь были и люди, которые по-настоящему достойны уважения. Я здесь познакомился с новыми товарищами, такими как Лаштовиц, Штепат и Шурава, с которыми мы сразу стали добрыми друзьями. Поскольку они уже долго находились в этом лагере и сумели занять хорошие места на заводе, они помогали мне как могли. Я познакомился с ними через своего друга Отто Гётца, который тоже вскоре присоединился к нам, обитателям штрафного лагеря, так как высказывал мысли о побеге. Карл Шурава был телеграфистом в роте связи, и теперь, через пять лет, мы случайно встретились с этим человеком снова. Кроме того, я довольно тесно сблизился с Фрицем Лаштовицем, лейтенантом из Силезии, попавшим в плен после капитуляции в Чехословакии. Фриц здесь самый старший из нас, за что получил прозвище «папаша», а Вольф Штепат, наоборот, самый молодой, и мы звали его «сынок».

Иногда по вечерам нас забирал из штрафного лагеря сапожник, помощником которого работал Фриц. Мы с Фрицем ведем долгие взволнованные беседы о судьбе нашего отечества, на долю которого выпали столь суровые испытания. Мы не знаем, что сейчас происходит на родине, несмотря на налаженную почтовую службу, так как вряд ли информацию пропустит цензура. Мы не