После Сталинграда. Семь лет в советском плену. 1943—1950 - Эдельберт Холль

мы не получим того хлебного дополнительного пайка, что нам выдавали. К счастью, хлебные нормы здесь не такие строгие, как в заводском лагере. Еще одним небольшим преимуществом данного вида труда являлось то, что в конце рабочего дня нам не приходилось стоять в течение часа или даже дольше в ожидании, пока нас обыщут, что при пронизывающем холоде было очень неприятно. А те, кто работал на фабрике, подвергались этой процедуре ежедневно.

Здесь я снова повстречал нескольких товарищей, с которыми вместе содержался в лагере в Елабуге летом 1943 г. Они рассказали мне душераздирающую историю. Унтер-офицера Йессена, выходца из района Ахена, и с ним еще более 200 человек летом 1945 года отправили из лагеря, расположенного к северу от Казани, на один из островов на Волге. Условия работы там были очень тяжелыми, а питание оставляло желать лучшего. Старшим по лагерю был унтер-офицер фон Альст, который, несмотря на то что просидел в Елабуге в тюрьме почти два года и был приговорен к смерти, продался русским. Он вместе с русским комендантом отправлял людей на работы под угрозой наказания палками, воровал продукты в таких количествах, что, когда с началом ледохода весной 1946 года островок оказался отрезанным от большой земли, запасы продовольствия оскудели настолько, что последние недели пленным давали только совсем немного хлеба и миску капустного супа. Рабочие нормы при этом остались прежними, и в результате такого бесчеловечного обращения погибли более 120 военнопленных. Это случилось зимой 1945/46 года. Мысленно я снова увидел перед собой боксера-любителя из Эммериха, когда он, хромая на обе ноги, пошатываясь, шел через лагерь, лица фельдфебеля Кёлера и других моих знакомых, которых больше не было в живых.

Другие товарищи из тех, что были в том лагере вместе с Йессеном, тоже подтвердили правдивость этого возмутительного случая. Военнопленные не могли сами защитить себя от бесчеловечного обращения, а русские стояли на стороне таких, как фон Альст. Все обитатели нашего лагеря тоже слышали о том случае.

Лучиком света в нашей безрадостной жизни стал очередной день рождения. Карл Крибель с любовью и заботой позаботился о том, чтобы мне приготовили праздничное блюдо, и я очень счастлив от сознания единения со своими друзьями в прежнем и в этом лагере. Для меня осталось загадкой, как мои товарищи сумели доставить мне посылки из моего прежнего лагеря. Самым большим удовольствием для меня в этот день стали два стихотворения, написанные Крибелем и Шрётером. Крибель назвал свое стихотворение «Вера и молитва». В нем говорилось:

Я верю в Германию, как в Господа,

Даже тогда, когда повсюду властвует дьявол,

Тот, что не дает мне вернуться в мою страну.

Я верю в правоту своего народа даже в самом глубоком отчаянии.

Это освещает нам путь в темноте и поможет однажды обрести свободу.

Своими деяниями я продолжаю сражаться за победу,

Смыслом моей жизни остается мой долг и молитва;

Я служу и верю в Германию, как в Господа!

Ведь долг и любовь моего народа в моем сердце

Являются высшей и святой потребностью!

А Шрётер посвятил мне следующие строки:

Время не проходит даром!

Твое сердце никогда не забудет, как терзает тебя враг!

Твоя вера непоколебима! Даже если твое сердце дрогнет,

Твоя сила всегда с тобой! Враг не убьет силу веры в твоем сердце,

Откуда храбрец черпает свои силы!

Итак, у Лохоффа все получилось. Побыв некоторое время осведомителем НКВД в основном лагере, он стал старшим пропагандистом среди антифашистов. Теперь он снова коллега Штратмана. Его предшественник австриец, которому не нравилась его роль главного активиста и, в особенности, обманщика, с удовольствием избавился от этой неприятной работы. Нам повезло меньше, поскольку Лохофф уже подготовил для русских целый список в надежде получить за это свои иудины деньги.

Из Зеленодольска в Запорожье

Ходят слухи о том, что сюда с юга направляется большой транспорт, чтобы забрать отсюда от 400 до 600 человек. Цели и причины неизвестны. Некоторые говорят о переезде на Украину, те, кто настроен более оптимистично, предполагают, что нас повезут домой. Я приготовился не удивляться ничему: с русскими возможно даже самое невероятное. Когда-то один из пленных описал мне свою страну, как «страну безграничных невозможностей»! К сожалению, все это пока для меня имело лишь отрицательный смысл.

Состав транспорта сформируют из различных филиалов 119-го лагеря. Разумеется, списки по рекомендации антифашистов утверждают в НКВД. Первыми подлежат отправке неблагонадежные элементы. Для нас вполне ясно и естественно то, что в нашем лагере это в первую очередь касается бывших обитателей блока номер 6. Таким образом, когда мы погрузились на поезд, я встретил там большое количество своих старых товарищей, некоторых из которых я знал даже сразу по двум лагерям в Казани. Как же приятно встретиться снова! После многочисленных жалоб нам снова выдали шинели, поскольку сейчас, на пятнадцатый день апреля, все еще стояли холода.

«Герр» Эйхорн снова на коне! После коротких курсов в Казани его назначили старшим нашего эшелона. Русские уже знали, кому следует поручать подобные обязанности. Однако, к своему удивлению, мы обнаружили, что еда здесь намного лучше, чем это обычно бывает во время переездов. Однодневное путешествие по железной дороге было для всех нас развлечением, и многие выразили желание, чтобы оно продлилось до самого нашего освобождения.

Поезд двигался в направлении на юго-запад, и, пока он не дошел до Харькова, мысленно для нас были открыты все пути домой. Однако вскоре самые знающие пояснили, что дальше остается только путь на Запорожье.

Мы прибыли сюда 28 апреля. После того как закончилась разгрузка, нас доставили в лагерь 7100/5. Вот и лозунг: «Работа в Советском Союзе является честью для представителей немецкого народа! Приложите все силы для увеличения производительности труда!» Теперь вполне понятно, чего здесь от нас ожидают. Мы сольемся с прочими рабочими бригадами и начнем упорно трудиться.

Лагерный оркестр подготовил для нас достойный прием. Мысленно я вспомнил апрель 1946 года в Елабуге, когда мы шли к местам размещения под звуки немецких маршей в исполнении тамошнего лагерного оркестра. Наши грязные, потрепанные одежды и изношенная обувь – вот и все, что осталось от некогда безупречных мундиров немецкой армии.

Здесь, в лагере 7100/5, обнаружился еще один мой старый знакомый, который успел уже отучиться на курсах в Москве. На местной политической сцене первую скрипку играл бывший старший казначей Шмидт-Ахат.

С большим пафосом