После Сталинграда. Семь лет в советском плену. 1943—1950 - Эдельберт Холль

На заводе «Коммунар» квалифицированный рабочий имеет 5-й разряд. Шестой разряд является высшим и наиболее хорошо оплачиваемым. За перевыполнение нормы на 25 процентов рабочий получает 14,60 рубля надбавки. Если он будет работать столь же безупречно в течение месяца, то за 20 дней эта сумма составит 379,60 рубля. Если он хочет заработать больше, то должен повысить свои результаты. Но и расходы здесь велики: 1 кг хлеба стоит 3,20 рубля, 100 граммов маргарина – 3,50 рубля, 100 граммов сливочного масла – 6 рублей, 100 граммов колбасы – 4–7 рублей. Одежда и обувь стоят очень дорого. И такие деньги требуют от рабочих в то время, как поставщики из сел получают по 6 рублей за один центнер пшеницы и 2 рубля за 1 кг сливочного масла. Куда девается остаток денег?

В лагере 7100/6. Сборище «паршивых овец»

Неожиданно пришла новость о моем переводе в лагерь 7100/6. Вместе со мной туда отправятся примерно 180 человек. Среди них мои друзья Гётц и Корф, а также Хофманн с Хинденлангом из блока номер 6. Этот перевод стал для меня сюрпризом. Чуть раньше летом я и еще 40 человек были в списке тех, кого должны были перевести в Сталино[23] для работы на шахте, но из этого ничего не получалось. Поэтому, когда несколько дней назад стали циркулировать слухи о том, что НКВД собирает списки неблагонадежных элементов и фашистов, в которых фигурировало и мое имя, я обращал на это мало внимания. Теперь же у меня едва хватило времени на то, чтобы попрощаться со своими друзьями и товарищами по этому лагерю. Мы понимали, что снова увидим друг друга только после возвращения на родину. Похоже, несколько дней назад антифашисты провели соответствующую работу по заданию русских. Свое возмущение мы могли лишь бессильно выразить внутри себя. Повсюду были шпионы, которые тут же доносили о любых проявлениях возмущения против царивших в лагере порядков. Несколько дней назад Кайзер заявил:

– Можете повесить меня, если в этом году все мы не отправимся домой, – но он и дальше продолжал важно расхаживать по лагерю.

В нескольких других лагерях дошло до открытых восстаний, но подробностей никто не знает. Что касается меня, то для меня совершенно ясно, что начиная с 1 января 1949 года я буду отказываться от выполнения любых работ. Не сговариваясь со мной, те же мысли высказали и Гётц с Корфом.

Оказавшись в лагере 7100/6, я повстречал там нескольких старых знакомых. Некоторых из них я не видел более года, в том числе Отто Дерра, рядом с койкой которого расположились Гётц, Корф и я. Здесь собрались военнопленные их разных лагерей в районе города Запорожье, и всем нам стало понятно, что для нас русские создали особый отдельный лагерь. Территория, на которой нас разместили, стала похожа на обширный зал ожидания, в котором собралось более 300 человек. Мы лежали на трехъярусных нарах в большом помещении и гадали, что нас ждет в будущем. Здесь же можно было встретить людей, чьи имена еще недавно громко звучали на политической арене: Шмидт-Ахат, Лёркен, Гевизе, Бундер и другие.

Под началом Хинденланга, назначенного нашим бригадиром, мы трудились подсобными рабочими на строительстве нового здания. Нас пытались выгнать на работы в воскресенье первого адвента. Многие повиновались, но Ann, Франке, Гётц, Корф и я остались в лагере. Кастнер, наш старший, благоразумно донес об этом русским.

В воскресенье третьего адвента комендант лагеря Гуденков проинформировал нас, что три венгерских офицера были приговорены к срокам от 5 до 20 лет исправительных работ за отказ от выполнения приказов. Нам следовало воспринимать это как предупреждение и не думать, что Советский Союз будет щадить нас.

Счастливым сюрпризом для меня стала встреча с моим земляком Хайнцем Штелтером, с которым я был знаком еще по дому. До прибытия в Запорожье ему пришлось более года путешествовать по разным лагерям. К сожалению, он пробыл с нами всего несколько дней, прежде чем его снова перевели в другой лагерь.

Рождественские праздники 1948 года военнопленные Советского Союза в нашем лагере встретили с печальными лицами и в атмосфере уныния. Тяжелое разочарование отказом русских придерживаться Московского соглашения, а также всеобщая неуверенность в будущем не дала нам создать соответствующую праздничную обстановку. У других наших товарищей, которые жили в обстановке еще большей скученности, чем мы, и чья жилая казарма напоминала кроличью нору, даже сэкономленная на Рождество еда не смогла поднять настроение. В нашем крыле на верхних нарах Гётц, Корф, Дерр, Бреске, Шрётер и я праздновали канун Рождества. Мы не позволяли овладеть собой унылому настроению и мысленно находились в родном доме. Мы пели старые традиционные немецкие рождественские песни. Как ангельское приветствие мне почтой из дома пришло фото от моей малышки жены. Но даже ее лучистая улыбка не могла удержать меня от моего следующего шага – отказа выходить на работы.

После разговора с лейтенантом Дёрге я пришел к однозначному решению, что ничто не сможет заставить меня отказаться от мысли поскорее вернуться домой. И если даже я останусь в этом одинок, все равно с 1 января я пойду на этот шаг в знак протеста и для того, чтобы положить конец неопределенному положению, в котором я оказался. Я знал, что Дёрге не совсем согласен с моим планом побега, но я все равно не мог отбросить его. Я должен протестовать, я просто не мог больше молчать.

Мой товарищ венгерский лейтенант Густи отправляется домой после более чем годовой задержки, и я прошу его написать моей жене и описать истинные обстоятельства, в которых мы здесь находимся в плену. Я сделаю все возможное, чтобы на будущий год бежать. И если до конца года от меня не будет вестей, это будет означать, что ей больше не следует ждать моего возвращения домой.

Вся наша рабочая бригада, наверное, будет бастовать. Мы и так практически совсем не работали в последнюю неделю старого года. Корф, Гётц, Ann, Франке и я формально выходили на работу до 31 декабря 1948 года, но ничего не делали.

Закончился 1948 год. Практически никто не решался пожелать своим товарищам по несчастью скорейшего возвращения домой, поскольку это превратилось просто в затасканную фразу. В лагере было открыто помещение, которое громко назвали «рестораном», с целью облегчить тягостную атмосферу, царившую среди военнопленных. Здесь было даже пиво, и отбивал такты