После Сталинграда. Семь лет в советском плену. 1943—1950 - Эдельберт Холль

нас в город. По словам переводчика, нас ведут в здание суда, где сегодня будут рассматриваться выдвинутые против нас обвинения. Мы медленно брели по обледеневшим кривым улочкам. По прибытии к большому темному зданию, где нас должны были судить, нам сначала пришлось подождать несколько минут. Потом нас повели вверх по лестнице четырехэтажного здания. Нас заперли в какой-то комнате. После примерно часа ожидания всех нас повели в зал заседаний суда. Там уже находились двое юристов (обоего пола), назначенных нашими защитниками. Мне это совершенно не нравилось, да и мои товарищи не желали иметь с ними ничего общего. Мы заявили, что сами будем защищать себя.

Нам возразили, что мы можем поступать как угодно, но эти люди в любом случае должны находиться в зале, так как им это приказали. Представителя Красного Креста нигде не было. И Адама, которого мы желали видеть своим переводчиком, тоже не пригласили на слушание.

Нам предложили присесть на табуреты там, где находилась скамья подсудимых. Позади нас сели четверо охранников. Вскоре появился прокурор, а сразу же вслед за ним – судья с двумя помощниками. До нашего сведения довели, что чуд представлен следующими лицами: судья – подполковник юстиции Малихин, его помощники – майор Ессельин, сержант Шён; прокурор – майор юстиции Сучба. Имен представителей защиты мне не сообщили. Переводил переводчик из лагеря 7100.

Сначала судья установил наши личности. После того как с формальностями было покончено, были зачитаны обвинительные заключения, в которых нам всем вменялся в вину отказ от работ. Обвинение классифицировало это как саботаж. Потом был заслушан индивидуально каждый из обвиняемых. Наша точка зрения была общей и состояла в следующем: Советский Союз не выполнил соглашение, подписанное в Москве в апреле 1947 года вместе с представителями Англии, Америки и Франции. Будучи немецкими офицерами, находящимися в плену, по правилам, определенным Гаагской конвенцией, мы не были обязаны работать. Мы работали до этого момента, чтобы не усугублять обстановку общего давления на нас. Теперь мы протестуем против невыполнения советской стороной Московского соглашения, требуем немедленной репатриации и условий содержания, согласно положениям Гаагской конвенции и Женевского договора. Судья сообщил нам, что Советский Союз является членом Международного Красного Креста и выполняет положения устава данной организации, но мы все равно будем наказаны. Кроме того, все немецкие офицеры званием до капитана были обязаны работать, согласно распоряжению из Москвы. Мы потребовали, чтобы нам показали это распоряжение, но нам было в этом отказано. Продолжая свою речь, Малихин заявил, что отказ от работы в Советском Союзе трактуется как подрыв устоев социализма и относится к особо тяжким преступлениям. Наши протесты и приводимые против этого аргументы в расчет не принимались.

Свидетелями против нас выступили комендант лагеря 7100/6 майор Гуденков, дежурный офицер, старший казначей Брёунлих и капитан Аулих. За исключением Брёунлиха, который вел себя очень разумно, все они обрушились на нас с обвинениями. Аулих, продемонстрировав всю низость своей натуры, выдвинул обвинения против Anna. Гуденков выдвинул несколько ложных обвинений, которые мы опровергли. Но судья не обратил внимания на наши возражения. Прокурор сидел с невозмутимым лицом, будто знал, что нас осудят в любом случае.

Когда я посмотрел на нашу скамью подсудимых, то представил себе, что там сидят те, кто нас сейчас судит. Никто из нас, обвиняемых, не показывал ни малейшего страха или даже волнения перед тем, что должно произойти дальше. Каждый из нас играл собственную игру, и каждый представлял себе ее возможные последствия. Когда Франке пожаловался суду на то, что советский прокурор ссылается на Нюрнбергский трибунал, делая параллели с нашим случаем, то он как будто потревожил гнездо шершней. Франке процитировал то, что советский прокурор в действительности заявлял в Нюрнберге: «Германия оставила о себе память, и Советский Союз будет помнить об этом!» Судья и прокурор прекрасно поняли, что он имел в виду.

С той и другой стороны в ход шли самые яростные аргументы. Мы с товарищами понимали только малую часть из того, что говорилось. В своей речи в нашу защиту адвокат просил принять во внимание, что не были представлены доказательства того, будто из Москвы поступал приказ о том, что немецкие пленные офицеры должны были работать.

Ближе к полуночи судья встал и объявил перерыв до следующего дня. Нам пришлось просидеть на скамье подсудимых 14 часов. Я не ожидал, что все это продлится так долго. Защитники дали нам надежду на то, что все может ограничиться дисциплинарным взысканием. У нас тоже создалось впечатление, что Малихин прервал заседание для того, чтобы оставить все в подвешенном состоянии. Позиции обвинения были довольно шаткими. Кроме того, Малихину нужно было получить новые указания. Наши конвоиры, которым пришлось присутствовать в зале все время заслушивания нашего дела, также придерживались того мнения, что нас не осудят. Я же имел прямо противоположное мнение, так как мы создали опасный прецедент, и многие могут последовать нашему примеру.

На обратном пути в лагерь мы улыбались. Ведь в суд даже специально пригласили парикмахера, который должен был остричь нас после заседания. Фон Нойрат и Зиппель изумились, когда мы встретились с ними в изоляторе; они внимательно выслушали наш рассказ о произошедшем в суде.

На следующий день после полудня мы сидели в здании суда в том же порядке, что и вчера. Появились те же лица, только свидетелей на этот раз не вызывали. Снова перед нашими глазами начали прокручивать ту же картину, только в несколько усеченном виде. Каждому из нас предоставили последнее слово, после чего объявили перерыв.

Примерно через четверть часа судьи вернулись, чтобы объявить свой вердикт. Мы встали с мест. От лица народа «самого социалистического государства в мире» за саботаж, противоречивший статье 206/П Уголовного кодекса Украинской ССР: обер-лейтенант немецкого вермахта Зане Мютшеле и лейтенанты Курт Ann, Оскар Франке, Георг Бреске и Вольф Шрётер приговариваются к 10 годам принудительных работ; капитаны Зигфрид Корф и Эдельберт Холль, обер-лейтенант Отто Гётц, лейтенанты Отто Дерр и Ханс Мендес – к 8 годам принудительных работ. Обжалования можно подавать в течение ближайших 5 лет в Верховный военный трибунал в Киеве.

Пока судья зачитывал приговор, я пристально смотрел на него, не отрывая взгляда. То же самое делали и мои товарищи. Похоже, судье это совсем не нравилось.

Вскоре мы оказались в помещении одни, в присутствии только охраны и переводчика. Нам приказали собрать вещи. Переводчик кратко проинструктировал нас, потом нас повели вниз и заперли в тюремной камере в подвальном помещении. Местные полицейские были настроены к нам очень враждебно, однако они несколько смягчились,