После Сталинграда. Семь лет в советском плену. 1943—1950 - Эдельберт Холль

в гражданской одежде и благодаря тому, что за определенную сумму денег они подкупили проводников и контролеров в поезде, они добрались до места назначения без приключений. Несколько дней они провели у родственников девушки, а потом отправились в Ригу, их настоящий пункт назначения. Оттуда они намеревались попытаться отплыть морем. Девушка рассчитывала поселиться за границей у своей тети. Поскольку путь до Москвы прошел благополучно, то чем ближе была конечная цель, тем более беспечными они становились. Недалеко от Риги их обнаружил спящими патруль милиции. Поскольку Буттервек не мог предъявить документы, удостоверяющие его личность, и не был русским, обоих арестовали. Настоящие муки начались, когда они прибыли в лагерь, откуда бежали. Подвергшись особому допросу, Буттервек был настолько раздавлен, что согласился со всем тем, что требовали от него сотрудники НКВД. Он признался в совершении поступков, которых никогда в жизни не совершал. Особенно забавляло сотрудников НКВД то, что перед ними был представитель СС. На суде Буттервек отказался от признаний, которые его вынудили сделать силой под пытками. Но судья не обратил на это внимания и приговорил его к 25 годам принудительных работ. Как мы поняли, это был тот же судья, что назначил нам от 8 до 10 лет каторжных работ, а именно подполковник юстиции Малихин.

Была уже полночь, когда нас выгрузили в Харькове. Буттервек отправился дальше в Москву. Мы пожелали ему удачи в будущем, но на самом деле его дела были совсем плохи.

На платформе станции нас ждали милиционеры с двумя немецкими овчарками. Вместе с несколькими русскими мужчинами и женщинами, которые с трудом несли свой тяжелый багаж, нас вывели на ночные харьковские улицы. К счастью, идти было недалеко, и вскоре мы остановились перед высоким зданием с толстыми стенами, где и располагалась харьковская пересыльная тюрьма.

Нам снова пришлось ждать, прежде чем нас завели внутрь через длинный входной коридор с двумя тяжелыми воротами, что напоминало средневековый замок. В тюрьме нас разместили в камере без окон, было лишь вентиляционное отверстие, что вело на крышу, на высоте 6 метров над нашими головами. Пока я кашлял и без конца ворочался, до меня дошло, что сегодня 9 марта.

Уже день? Или все еще ночь? Мы не знали. Дрожа от холода, исходящего от пола, и влажности от темной вентиляционной дыры в помещении, где нас держали, мы добрели через двор в комнату, в которой сидела женщина в белом халате. Как оказалось, было около 8 часов утра. Нас заставили полностью раздеться, и эта женщина, оказавшаяся врачом, приступила к хорошо уже нам известной процедуре «выставки костей», то есть стала лениво записывать на лист бумаги данные о нашей трудоспособности. Я уже привык к этому представлению, поэтому оно давно перестало меня волновать. Оттуда нас забрали на дезинфекцию и снова подвергли процедуре бритья. Потом наконец надзиратель отвел нас в 6-й бокс.

Во дворе по дороге в бокс номер 6 мы обратили внимание на то, что некоторые камеры оказались открыты, а их обитатели вышагивают вдоль двора колонной по одному один за другим. Эти фигурки, кутающиеся в жалкое тряпье и имевшие такую обувь, которую любой нищий в Центральной Европе предпочел бы сжечь, являли собой печальную картину. Среди многих таких бедолаг выделялись несколько молодых людей с довольно упитанными щеками, вызывающим взглядом глубоко посаженных глаз и с выбритыми наголо бледными черепами. Некоторые здесь явно хорошо питались.

Нас повели к низкому коридору, где проходили тщательный досмотр наши вещи и одежда. У нас отобрали все металлические предметы, в том числе и наши столовые ложки. С огромным трудом мне удалось убедить занимавшегося моими вещами тюремщика в том, что фотографии, которые мне прислали через Красный Крест, не несут угрозы Советскому государству. Мне удалось также спасти свои записки и мой русско-немецкий словарь, который я составлял собственноручно. Чемоданы с вещами, которые мы не могли забрать с собой в камеру, остались в комнате хранения личных вещей.

После обыска нас отвели в бокс номер 2, где мы, к нашему удовольствию, обнаружили, что ответственный надзиратель в чине сержанта подобрал для нас, немцев, небольшую отдельную камеру. Она располагалась последней по коридору с правой стороны на первом этаже. Мы должны были быть ему благодарными за это, так как в остальных камерах, таких же небольших, как и наша, размещали как минимум по 30 человек русских, в то время как нас, немцев, здесь было всего 14 человек. В камере мы познакомились с еще 4 военнопленными, которых, как и нас, приговорили к 6 или чуть более годам каторжных работ. Причина обвинения: воровство из-за голода.

В соседней с нами камере содержался Артур Маркс из Кельна, с которым я работал в бригаде Ловагав лагере 7100/2 вместе с Гетцем и Корфом. Маркса приговорили к 15 годам принудительных работ. Его обвинили в участии в операциях против партизан. Главным свидетелем против него выступал Лёркен, который подтвердил обвинение русских в том, что молодой человек из Кельна участвовал в антипартизанских акциях[25].

Размеры нашей камеры составляли 4,5 метра в длину, 2 метра в ширину и 2,5 метра в высоту. 10 человек могли спать на двухъярусных железных нарах, остальным четырем приходилось довольствоваться цементным полом. Свет в камеру проникал через маленькое полукруглое окошко, хорошо различимое на толстой стене. В нашей маленькой камере невозможно было свободно перемещаться, но мы были рады, что находились здесь среди своих. Четверо наших новых товарищей рассказали нам об условиях проживания в остальных камерах, где царили гомосексуализм, воровство, драки, то есть все то, с чем нам до сих пор еще не приходилось сталкиваться. Когда нас выводили на ежедневную получасовую прогулку, мы гуляли там в компании заключенных из таких камер и были очень рады, что сами не живем в таких условиях.

Еда здесь почти не отличалась от той, что была в Запорожье, за исключением того, что хлебный паек здесь был на 150 граммов больше и составлял 750 граммов – плата за то, что мы внесены в списки на отправку и нас в любой момент могли отсюда выдернуть.

Корфу, Гётцу и мне выдали квитанции на обручальные кольца, которые у нас здесь отобрали. Я очень бережно следил за своей квитанцией, так как в конце нашего пребывания здесь нам должны были вернуть кольца.

День поминовения героев, 1949 год. Мы не знали, думали ли сегодня власти на нашей родине о своих павших. Миллионы тех, о ком забыли, разумеется, думают о своих погибших, о тех, кто остался на полях сражений или