После Сталинграда. Семь лет в советском плену. 1943—1950 - Эдельберт Холль

показала на нас пальцем, когда мы проходили мимо. Я заметил, как какой-то мужчина фотографировал нашу колонну, прячась за оконным стеклом. Какие мысли скрывали лица этих людей? Не пройдет и дня, как любой из них тоже может оказаться шагающим в тюремной колонне, как и мы.

Мы все еще торопливо шагали через неухоженные городские улицы, когда попадавшиеся все чаще деревянные домики стали для нас знаком, что скоро мы окажемся за городом. Куда нас вели? Впереди показались железнодорожные вагоны – может быть, это и был пункт нашего назначения? Горы металлолома напоминали нам о прошлых временах, когда немецкие и русские танки и бронемашины превращали друг друга в этот хлам. Мы давно уже не пытались сохранить ноги сухими. Ноги у всех промокли и до колен покрылись грязью.

Наконец мы дошли до места погрузки, и наши конвоиры приступили к последним приготовлениям нас к отправке. Несколько гражданских, дошедшие сюда с нами, все еще продолжали стоять рядом, тщетно рассчитывая передать приготовленные для своих близких в нашей колонне подарки.

Нас построили рядом с вагонами. Группа из 62 человек, в которой оказался и я, стояла перед пульмановским вагоном. Нас вызывали по фамилии, и, услышав свое имя, каждый из нас должен был забираться внутрь. От друзей я узнал, что Курт Ann, которого я все еще не видел, тоже находится здесь, то есть все мы, 10 осужденных, находимся в этом этапе. В нашем вагоне, кроме меня, оказались Гётц, Корф, Мютшеле, Дерр и Менден. Я последовал примеру некоторых украинцев, которые при тусклом утреннем свете писали письма своим родным. Мне сказали, что сразу же после того, как поезд отправится, письма следует выбросить из вагона через дверные щели.

Местные жители сразу же тщательно обыщут местность и каждое найденное письмо опустят в почтовый ящик. Примерно то же происходило и в харьковской тюрьме, где осужденные, улучив момент, когда во время ежедневной прогулки за ними не наблюдали, швыряли письма с завернутыми внутрь камнями через 5-метровый тюремный забор на улицу. Прохожие поднимали письма и отправляли дальше.

Одно письмо я написал вдове своего командира в Восточную зону, а второе – своему другу Карлу в Запорожье. Хотя я и не был уверен в том, что письма дойдут до адресатов, я, как только эшелон тронулся, протолкнул их через трещину в двери в ночную темноту. Я вновь путешествовал под усиленной охраной в зарешеченном вагоне по бескрайним просторам России.

Меня разбудил громкий лязг вагона. Было темно. С помощью дежурного, ответственного за дверь, и охранников снаружи она распахнулась. Загорелась лампа. В ее тусклом свете я разглядел силуэты двух охранников. Всех обитателей вагона загнали в глубь вагона, и мы сгрудились вместе, как отара овец, пока освободившуюся половину вагона тщательно исследовали и обстукивали длинными молотками двое конвоиров. Когда они закончили, нас перегнали на уже проверенную половину. Заодно нас пересчитали. Пересчитывающий нас конвоир выкрикивал: «Марш-марш!» Когда ему повиновались недостаточно быстро, он подгонял нас длинной рукояткой молотка. Под громкие выкрики конвоиров нам пришлось несколько раз перебегать туда-сюда, будто новобранцам. Наконец они ушли. Должно быть, уже минула полночь. Потом я заснул, вспоминая события того дня.

Рано утром следующего дня была проведена та же процедура, что и в полночь. На этот раз перекличка прошла лучше.

Проходили дни. Наш поезд часто оставался стоять на месте то на одном, то на другом участке пути, эти остановки были долгими. Охрана вела себя очень жестко. Нас пересчитывали по два или три раза за день, вагон постоянно проверяли. Конвоиры бегали туда-сюда по крышам и следили за тем, чтобы никто из заключенных не подходил к окнам без разрешения.

Еда ничем не отличалась от той, что нам давали прежде. Те из заключенных, кто был приговорен к небольшим срокам, ехали с нами из самой Харьковской тюрьмы; они готовили для нас суп и приносили нам воду. Потом они вернутся в Харьков вместе с охранниками.

В нашем вагоне было несколько осужденных, воевавших на стороне Германии против Советского Союза. За исключением одного из них, который был русским, жившим на Украине, все они были украинцами и были приговорены к срокам от 5 до 25 лет. Их семьи были наказаны конфискацией домов, скота, другого имущества, а им самим не было позволено вернуться в места, где они родились, до отбытия срока, установленного приговором.

За время долгих разговоров, которые мне были не только интересны, но и полезны с точки зрения обучения, я сумел составить для себя мнение о характере украинцев. Все они обладали глубоким национальным сознанием и не были хорошего мнения о русских. Даже молодежь, как я понял, несмотря на универсальность советского образования, не потеряла своего национального чутья.

Особенно характерно это было для двух украинцев из-за образования, которое они получили: бывший председатель колхоза Бубуренков, который по образованию был священослужителем, но после революции вынужден был изменить своим убеждениям, а также бухгалтер Пороновский. Они рассказали мне об истории Украины, когда она была еще княжеством со столицей в Киеве.

Мне задавали вопросы о Германии в период после 1933 года, и я отвечал на них в меру своих возможностей. Мои собеседники хотели знать об условиях содержания военнопленных немецкой стороной. Поскольку я ничего не знал об этом, я не мог ничего им рассказать.

Мы уже долго ехали по азиатской территории СССР. Незадолго до того, как мы добрались до Волги, навстречу нам попался эшелон, который шел на родину. Должно быть, он вез туда главным образом ослабевших и больных. Наш вагон остановился на путях как раз напротив, и мы смогли знаками через крошечные окошки объяснить, что являемся осужденными военнопленными. Надеюсь, они сообщили об этом на родине.

Следующей крупной станцией по дороге стал Новосибирск, где, как говорили конвоиры, нам предстояло пройти процедуру дезинфекции. Мы уже восемь дней были в пути. Нас разбили на 6 партий и стали поочередно отправлять к месту помывки, которое располагалось примерно в 800 метрах от вокзала. По европейским меркам, процедура была убогой, но нас всех помыли и избавили от вшей за несколько часов. Во время помывки у одного из нас украли 25 рублей.

Над путями находился длинный узкий мостик. На нем стояли прохожие, которые с любопытством наблюдали, как нас вели обратно. Насколько я понял, они тоже сочувствовали нам.

Мы все еще ехали на восток, и вскоре предстояла остановка на станции Тайшет, от которого надо было проехать еще более 600 километров до Иркутска. Останемся ли мы там, или нас повезут дальше?