После Сталинграда. Семь лет в советском плену. 1943—1950 - Эдельберт Холль

из-за того, что приходилось принимать неудобное положение полусидя, полулежа. Рядом с нашей камерой находилась еще одна, в которой разместили женщин. Русские, для того чтобы убить время, завели с ними разговор, и, принимая во внимание наши стесненные обстоятельства, вряд ли они желали чего-то большего. Обе стороны обильно сдабривали речь многочисленными оскорбительными эпитетами, самыми безобидными из которых были «собака», «сука» и «шлюха».

В 205-й колонне

Дверь в камеру распахнулась совершенно неожиданно. Снаружи было темно. Нам пришлось собирать все наши вещи, разбросанные в беспорядке в помещении перед камерой, и забираться в грузовик. А затем, как ветер, мы помчались в ночи. Нас высадили в поселке Каймоновский и под охраной повели куда-то по открытой местности. Где мы шли, в темноте не было видно. Я чувствовал недомогание, возможно, у меня поднялась температура.

Мы шли по камням, потом через луг, через ручей в сопровождении двух бранящихся конвоиров, которые, если мы, по их мнению, шли недостаточно быстро, подбадривали нас ударами прикладов. Ориентиром служило зарево костра впереди. Вскоре мы уже стояли перед караульным помещением лагеря. Со всех четырех сторон поддерживали гигантские костры, чтобы осужденные не могли бежать под покровом темноты.

Охрана была постоянно начеку, особенно после побега 12 заключенных из 203-й колонны, среди которых были бывший майор-танкист и командир подводной лодки. Застав охрану врасплох, они разоружили ее, потом перехватили на дороге первый же грузовик, который оказался полностью загружен продуктами. Воспользовавшись машиной, отправились в путь в направлении на запад. Все, кто оказывал им сопротивление на дорожных постах, выставленных примерно через каждые четыре километра, расстреливались. До сих пор никто не слышал о том, чтобы бежавшие были уничтожены. В то же время мы узнали, что трое бежавших из 208-й колонны были пойманы. Один из них так и остался на дороге.

Мы прошли обычную процедуру обыска перед караульным помещением. Зачем они делали это? Неужели из простого любопытства? Как всегда, мои фотографии вызвали большой интерес, а кошелек, в котором было 40 рублей, остался в руках конвоиров. Мой прошлый опыт говорил, что на следующий день мне вернут отобранное.

Была уже примерно полночь, когда нас заперли в изоляторе. Нам принесли с кухни питьевую воду. Мы устроились на холодном земляном полу передней комнаты небольшого барака изолятора, но никто так и не смог как следует выспаться, так как ночь была слишком холодной и из-под двери тянуло сквозняком. Моя голова раскалывалась от жара.

Мы поднялись еще до прихода надзирателя. Снаружи было уже светло, и мы смогли осмотреться, куда нас привели. Это была небольшая долина в темном таежном лесу, через которую протекал мелкий ручей. С одного края стояли полуразрушенные, продуваемые ветром дома поселка Каймоновский. С противоположной стороны расположились выглядевшие новыми, что бросалось в глаза, бараки лагеря тюремного типа, который носил название 205-й колонны. Здесь нам придется узнать свою дальнейшую судьбу.

Нас определили жить в уже переполненный барак. Заключенные внутри его встретили нас криками. Большинство было в возрасте от 16 до 30 лет, и лишь несколько человек были более старшего возраста. У меня создалось впечатление, что я попал в дикие джунгли. Мы легли на пол в глубине барака. Каждую минуту подходил то один, то другой, чтобы удовлетворить свое любопытство на наш счет.

Мы обнаружили, что здесь уже находились трое немцев и еще один немец из Поволжья. Последний вскоре подошел и спросил нас на плохо понимаемом для нас швабском диалекте, откуда мы прибыли. Его звали Каспар Лейсле, и его предки переселились в эту страну из Южной Германии во времена Екатерины II Великой. Но этот человек, который производил впечатление пронырливого типа, никак не выделял себя среди остальных. Вскоре мы познакомились и с остальными тремя немцами, которые, как и мы, были военнопленными. Двое из них, Рупрехт Шолтиссек и Тео Муравьец, были родом из Силезии, а третий, Эрих Зоммерфельд, – из Дортмунда.

Сегодня вечером я в назначенное время отправился в лазарет. У меня поднялась температура до 39,2 градуса. На завтра меня освободили от работы.

Завтра утром мои товарищи должны отправиться с бригадой Воронина работать на железнодорожной ветке, но мне медики предписали оставаться в постели. Уставший и измотанный, я прилег на первых попавшихся нарах и вскоре уснул. Около полудня я проснулся, голова все еще болела, температура не прошла. Я сполз с нар, чтобы обуть башмаки, которые оставил под ними, но не обнаружил их там. Тогда я спросил у дневального, крупного, похожего на быка парня, не видел ли он, кто забрал мою обувь. Тот ответил, что не видел. Я схватился за голову и подумал, что, должно быть, нахожусь в доме для умалишенных. Это просто невозможно. Кому могли понадобиться мои башмаки?

Босиком я дошел до караульной и сообщил о краже обуви. Дежурным был тот же офицер, который принимал нас ночью. Он вернул мне фотографии и кошелек с деньками, а потом отправился вместе со мной с барак, но и ему не удалось обнаружить мои башмаки. Позже кто-то из русских объяснил мне, что никогда нельзя оставлять здесь без присмотра обувь или предметы одежды, так как их немедленно украдут:

– В этих лагерях есть профессиональные преступники, которые воруют, а иногда забирают силой то, что им нужно. Твои башмаки вскоре переделают в сапоги, так как сейчас уже начало лета, и бригадиры разрешают делать сапоги из башмаков. Кожа пойдет на нижнюю часть, а голенища сделают из парусины. Тот, кто украл твою обувь, продаст ее бригадиру, который за это несколько дней будет выделять ему дополнительное питание, или попробует сбыть с рук какому-нибудь мошеннику, который просто продаст ее в поселке. Ты должен, когда ложишься спать, класть обувь под голову, а одежду под тело.

В тот вечер я обратил внимание на обувь бригадира и некоторых других заключенных, находившихся в лагере на особом положении. Они были лучше одеты и обуты и этим выделялись среди остальных. Пусть их одежда и не соответствовала европейским стандартам, она все же была гораздо лучше, чем тряпье и лохмотья большинства заключенных. Здесь сильный выживал за счет слабого, навязывая свои правила грубой силой. Если бы кто-то решил противостоять деспотии бригадиров, то в наказание за это подвергся бы побоям и лишению еды.

Профессиональных преступников здесь называли «блатными», и во всем Советском Союзе они держатся вместе, как смола или сера. Они считают, что работать им не подобает, так как это ущемляет их правила, не признают властей, и мало кто решается бросить им