После Сталинграда. Семь лет в советском плену. 1943—1950 - Эдельберт Холль

пал жертвой вражеских бомбардировок родных городов. И мы в нашей маленькой камере тоже думали о них, и ни ненависть врага, который все еще стремился уничтожить нас физически, ни строгий тюремный режим с его метровыми стенами, ни даже неопределенность нашей судьбы не могли заставить нас отказаться от этого. Или это необычность обстановки сделала нас такими чувствительными? Мы не стыдились слез, катившихся по нашим щекам, когда мы пели песни о своих добрых товарищах. Это были слезы и по нашему Отечеству, которое сейчас, будучи разорванным и истекающим кровью из многочисленных ран, превратилось в футбольный мяч, который пинают с Востока и с Запада.

Спокойная жизнь в камере продлилась всего лишь еще два дня. Неожиданно от нас забрали Курта Anna. На следующее утро камеру покинули Мютшеле, Франке, Дерр и Менден. И вскоре за ними последовали Гётц, Корф, Бреске и я. Шрётер был единственным из нас, кто остался в той камере.

Надзиратель отвел нас в другую камеру, окна которой были открыты. Туда же вошли русские, которые явно стали жертвами политических процессов и получили по 25 лет за то, что сражались на стороне немцев. Они были настроены по отношению к нам очень дружелюбно; некоторые даже угощали нас махоркой и маленькими кусочками высушенного хлеба, который можно было есть.

Ночью я почти не спал. Холодный цементный пол и открытое окно делали сон некомфортным. На следующий день камера стала еще более переполненной. К нашей радости, здесь появился и Шрётер. Камеры по соседству с нашей были так же переполнены. Ходили разговоры о партии в 1200 человек, предназначенных к отправке, куда входили и женщины, работавшие на вермахт.

Потянулись дни ожидания, в течение которых нас перемещали из одного помещения в другое, отправляли в баню и обратно в камеру, где мы ожидали того, что же будет потом. Для непосвященного местная жизнь могла показаться какой-то нездоровой суматохой, но на самом деле все здесь происходило организованно.

Когда мы получали свои вещи, надзиратель проинформировал нас, что нам предстоит отправиться в район реки Лены, что в Сибири. Некоторые надеялись, что нас отправят в Алма-Ату, что было бы более предпочтительно, так как не так далеко от Алма-Аты проходила граница.

Появились новые охранники. Старые знали, что вскоре нас должны отправить. Весь день 20 марта был посвящен тому, что проходил тщательный досмотр наших вещей. Группой из 10 человек нас отвели в помещение, где ожидал конвой. Меня обыскивал молодой солдат с комсомольским значком. Я был наг, зубы выбивали дробь, пока он занимался моей одеждой. Увидев мой небольшой фотоальбом с фотографиями, что прислала мне через Красный Крест моя жена, он позвал своего начальника. Подошедший сержант с любопытством внимательно просмотрел их и решил забрать их у меня. Я призвал на помощь все свое знание русского языка. Только что подошедший решительный капитан, который будет командовать нашим этапом, вернул мне снимки. С другой стороны, он не отдал мне словарь, правда пообещал, что вернет его по прибытии на место. Все остальные записи у меня тоже отобрали. К счастью, мне удалось спасти мой сборник со стихами, который я составлял сам, а также учебное пособие по английскому языку для русских, изданное в Москве. Лишенный всего того, что мне было дорого – у меня отобрали даже деревянный чемодан, – я направился к своим товарищам, которым пришлось так же несладко.

По дороге в сибирскую ссылку

Вскоре после полудня нас стали вызывать пофамильно в алфавитном порядке и собирать в тюремном дворе. Там уже стояли, построившись в готовности отправляться, часть заключенных с вещами. Некоторые из осужденных были одеты совсем не по погоде, так как успели проиграть одежду в азартные игры. Прошло какое-то время, пока половина этапа, примерно 600 человек, была готова к отправке. Под усиленным конвоем нас провели через ворота, через которые мы сюда попали в ночь прибытия в этот город.

Нас построили в колонну по 5 человек. С большим удивлением я увидел просто гигантский контингент солдат сопровождения. Некоторые их них даже сидели на лошадях. По моим подсчетам, их было не менее роты. Теперь мы перестроились в колонну по 10 заключенных. Справа и слева двойным оцеплением через каждые три шага стояли солдаты конвоя, вооруженные автоматами или карабинами с примкнутыми штыками. По одному охраннику приходилось примерно на каждые 10 метров. Конвоиры с трудом удерживали своих овчарок, которые скалили слюнявые пасти и громко лаяли. Поглазеть на спектакль собралась толпа людей, которые подходили к нам так близко, насколько позволяла охрана. Их лица выражали сочувствие, матери и жены утирали слезы носовыми платками. Некоторым из них пришлось проехать несколько сот километров железной дорогой, чтобы попасть сюда; для меня было загадкой, как эти люди узнали, что нас отправляют сегодня.

Сегодня наконец пришла весна. После долгих зимних месяцев снова началась весенняя жизнь. Но немногие из тех, кто идет с нами в колонне, преисполнены сегодня радостных надежд. Кому из нас суждено вернуться из той неизвестности, что ждет нас? Чувствуют ли себя свободными те, кто истребляет миллионы людей, сажает их за колючую проволоку и оставляет там на долгие годы? Может быть, и мы у себя дома неправильно понимали, что такое свобода.

Некоторые русские из нашей колонны узнали в толпе своих родственников. Они не могли сдержать эмоций и вытирали слезы. Им приходилось прощаться на годы, а может, и навсегда.

Наконец, за воротами построились и последние из заключенных. Гигантская колонна медленно тронулась с места. Вторую половину осужденных отправят вечером. Под непрекращающимися криками конвоиров, которые, впрочем, только зря надрывали глотки, мы быстрым шагом шли вперед, стараясь держаться ровно шеренгами по 10 человек. Мы шагали по дороге, но на некоторых участках она была в очень плохом состоянии, и на ней часто попадались большие лужи, которые нужно было преодолевать. Нам нелегко удавалось держаться прямо, так как в одной руке мы несли свои пожитки, а другой держались за соседа. Слово «Сибирь» тяжело давило на всех тех, кого сейчас вели на отправку, кто бредет в колонне вперед, повесив голову. Мы с моим другом резко отличались от них. Ясно сознавая, веря в то, что однажды свобода снова распахнет перед нами дверь, мы не опускали головы… Мы смотрели людям прямо в глаза, и они тоже смотрели на нас, одетые в лохмотья, и сразу же узнавали в нас немцев.

Интересно было наблюдать и за тем, как вели себя те, кто стоят вдоль дороги. Вот пожилая женщина под портретом Сталина