Совращенный поселянин. Жизнь отца моего - Никола Ретиф де ла Бретонн

ПИСЬМО LXII

ОТ ТОГО ЖЕ К ТОМУ ЖЕ

Сожаления Эдмона по поводу отъезда госпожи Парангон в Париж; сожаления, которые его совратители спешат умерить

Вот я и один, печальный, растерянный. О, любезный брат! Полное, томительное одиночество здесь совсем не то уединение, в каком оказываешься среди наших лесов. Там в ясный летний день человек не одинок, он общается с Природою, наслаждаясь ее красотами. Подлинное тягостное одиночество наступает, когда мы разлучаемся с единственным другом; окружающие нас недоброжелательные мужчины и лживые женщины, которые стремятся нас обольстить, но становятся от этого еще противнее, — это не компания, это одно терзанье.

Кузина уехала; правда, она увидит Юрсюль, но самое-то ее я уже не увижу! И всей моей любви к сестре не возместить понесенной мною утраты. Мы провожали ее целых десять лье — господин Парангон, господин Луазо с женой и я. Когда мы прощались, мне пришлось сдерживаться из-за посторонних, зато на возвратном пути я отстал от других, чтобы дать волю слезам. Госпожа Луазо, догадавшись об этом, намекнула мужу, чтобы он уехал вперед с господином Парангоном.

Она подождала меня. При ней я не стал стесняться и залился горючими слезами. У этой молодой особы превосходный нрав, муж ее — счастливейший человек на свете. Говорят, ее отец столь тронут добрыми отзывами о дочери, которые он слышит со всех сторон, что готов возвратить ей прежнее расположение; по его словам, он ждет лишь доказательств, что она твердо встала на путь добродетели. Как счастлив тот, любезный старшой, кто, огорчив родителей подобно ей и мне, может со временем загладить былые ошибки добродетельным образом жизни! Какой она подает прекрасный пример, и как мне хочется ему последовать!

Два дня спустя мне сообщили о возвращении отца д’Арраса. Я очень обрадовался. Давно уже я не встречал человека, которому был бы так обязан. Я отправился к нему в монастырь. Он встретил меня, как отец встречает сына.

— Право же, — сказал он, обнимая меня, — я поверил, что вернулся, только в тот миг, когда увидел тебя. Но что это, друг мой? Ты как будто грустишь? — Я ничего не ответил, а он продолжал: — Прости мою рассеянность, дорогой мой; я знаю, что у тебя немало поводов печалиться, и понимаю, что присутствие преданнейшего из друзей не в силах залечить раны, нанесенной твоему бедному сердцу. Твоя грусть мне по душе, не скрывай ее от меня; если я задумаю рассеять ее, так не холодными советами и не суровыми наставлениями. А пока что поужинаем вместе; у меня будет отец приор, отец викарий, брат Сент-Эрмин и еще одно лицо, не говоря уже об изысканных кушаньях и о вине, которым меня наградил папаша Сенбри; словом, как видишь, кутеж. Скажу тебе, Эдмон, положа руку на сердце, с полной откровенностью — я монах только по имени, а единственное звание, которое принимаю и которым горжусь перед близкими, это звание благородного человека, друга веселья и Эдмона, а последнего звания я не уступлю даже за все сокровища Индии.

Любезный брат, чье сердце не оценит подобной откровенности? Я достойным образом ответил отцу д’Аррасу и порадовал его. Ни слова благодарности за оказанные услуги — он не хотел ничего слушать. Все, мол, сделал господин Годэ, а он только подал несколько советов — вот и вся его заслуга.

При последних его словах к нам подошел мой кузен: — И меня тоже не благодари, — сказал он, обнимая меня. — Я старался ради самого себя, я следовал велению своего сердца; я действовал с корыстными побуждениями и только сам должен быть себе признателен.

Я поблагодарил его и мы заговорили о несчастной Лорете. — Ах, какое славное, прелестное создание! — промолвил кузен, — просто соблазн! Не беспокойся, мы о ней позаботились, она счастлива, довольна. — Вот доверенность ее матери, — подхватил д’Аррас, — господин Годэ впишет в нее свое имя, ибо я-то ведь, по нашим нелепым законам, в юридическом отношении — мертвец; тем не менее действовать я буду как живой и господину Годэ не придется утруждать себя. Я уполномочен продать их имущество, а вырученные деньги я помещу выгодно и надежно. Видишь, как они мне доверяют? — Когда он все продаст, — прервал его кузен, — я надеюсь прибавить к полученной сумме кое-что из своих сбережений и таким образом получится приличная рента. Еще раз повторяю, дорогой: я тебя очень люблю и клянусь тебе, — д’Аррасу это известно, — что все будет сделано без твоего участия.

Не знаю, что и думать, любезный братец, то ли мой кузен весьма порядочный человек, то ли он... подлец! Но надо всегда верить в хорошие черты людей, особенно, когда речь идет о друзьях.

Вошли приглашенные. Накрытый стол произвел на них весьма приятное впечатление. Когда приступили к ужину, гости еще более развеселились. Вино показалось мне превосходным, хоть я до него не такой уж охотник; оно было очень легкое и посему не вызывало опьянения, а только разливало по всему телу тепло, не затуманивая головы. Никогда еще не встречал я людей столь приятных, как эти три монаха; их воспитанность, учтивость, приветливость, изящество манер производили чарующее впечатление. Мало-помалу, однако, человеческое естество стало проступать в них все явственнее. (Здесь мы опускаем некоторые подробности, приведенные в письме.) Я с особым удовлетворением отметил, что Годэ несколько раз принимался уверять, что он уважает узы брака. Он не презирает союза, дарующего родине сынов, — следовательно, хоть этим пороком он не страдает. Не думаю, чтобы подобные разговоры могли повредить мне, наоборот, я черпаю в них полезные знания и знакомлюсь со светскими нравами, в этом и заключается их польза.

* * *

Здесь мы опускаем письмо Эдмона с поздравлением по случаю Нового года. Он сообщал в нем новости об Юрсюли, превозносил благодеяния госпожи Парангон и поздравлял родителей с продолжением их рода в лице внука, которым они обязаны своему добродетельному старшему сыну, «Вашему наместнику в отношении нас, младших».

ПИСЬМО LXIII

1751 г.

ОТ ЭДМОНА К ЛУАЗО

Здесь мы увидим, как Годэ ведет его к пороку путем, усеянным цветами, а в письме, которое он здесь приводит, увидим добродетельную женщину, допускающую неосторожное признание

Итак,