Совращенный поселянин. Жизнь отца моего - Никола Ретиф де ла Бретонн

Я вскрикнул в отчаянии.

— Слушайте меня, — продолжала она, — воспользуемся последними минутами, пока мы еще одни. Супруг мой любезный, заклинаю тебя своею любовью, которая была безграничной с самого начала, заклинаю любовью, которая вернула мое сердце на стезю честности, беги злых и развратных, избегай также женщин слабых и падших; береги себя; счастье и истинные радости возможны лишь в лоне добродетели. Не забывай меня; остерегайся дружбы моего кузена Годэ, отца д’Арраса и... буду до конца откровенной... остерегайся обаяния моей кузины, но доверься ей, чтобы она привела тебя на путь благоразумия. Она — безупречная женщина; она столь совершенна, что даже злословие, исчерпав все средства, вынуждено было сомкнуть свои ядовитые уста. Ты нас помирил, это первое твое благодеяние.

Слезы ручьями струились по моим щекам; я твердил, что последую за нею в могилу. Она заговорила вновь:

— Ты любил меня! О бесценный супруг мой! Теперь мне жаль расставаться с жизнью. И все же я умерла бы счастливой, если бы у меня не оставался сын...

В комнату вошли люди. Врач, фельдшер бросились оказывать ей помощь, но вскоре они заметили... О, достойнейший друг мой, увольте меня от дальнейших описаний...

— Я так и знала, что уже ничего не сделаешь, — прошептала умирающая, — утром я написала письмо кузену. Любезный друг мой, сжальтесь... над моим сыном...

То были ее последние слова...

Вашей дружбе, несравненная кузина, я обязан своим существованием, но и заботы обо мне отца д’Арраса живейшим образом трогают меня. Когда я рассказал ему о последствиях, какие имело мое прискорбное приключение с Лорой, он полетел к этой девушке, хотя она и живет за пять с лишнем лье от обители, которою он руководит; ему удалось завоевать доверие как матери, так и дочери, и настолько подчинить их себе, что он их уговорил не только прекратить жалобы (увы, вполне обоснованные), но и уехать из тех мест: он сам проводил их в столицу, причем сделал все возможное, чтобы они там ни в чем не нуждались; в своем желании угодить мне он даже преступил границы благоразумия и в глубине души я не одобряю его; он пишет[32], что уговорил Лору подписать, без ведома ее матери, письмо к моим родителям, в котором она сознается, что понапрасну назвала меня виновником совершенной ею ошибки. Сделал он это, по его словам, с тем, чтобы помирить меня с моей семьей и успокоить жену... Увы, Манон уже не было со мною, но он этого не знал. Как я несчастен! Видите, все против меня и невинность Лоры вторично приносится мне в жертву, а я не пожинаю от этого никаких плодов, кроме лишних раскаяний. А что Вы скажете о таких доводах, любезная кузина? Извинительно ли поведение моего друга? Письмо, подписанное Лорой, уже оказало ожидаемое действие на моих родителей; оно было получено в то время, когда я находился в отчаянии, поддерживаемый только Вами; письмо всем показывали, разгласили. По прибытии сюда, я поспешил опровергнуть его. Старший брат считает, что я поступил как подобает порядочному человеку, родители перестали гневаться, но Лоретта окончательно обесчещена в глазах местных жителей; ей сюда уже не вернуться никогда. Я вздумал было ее защищать, но меня и слушать не стали; если бы я принялся хулить ее, мне бы поверили — таковы люди! Теперь у меня остались только Вы да старший брат; Ваше расположение, так же как и его, выдержит любое испытание. Обладая столь бесценным сокровищем, я не вправе жаловаться. Не лишайте меня своей дружбы, о достойнейшая из женщин! Вы выше слабостей, присущих Вашему полу и людям вообще; Ваше поведение всегда подтверждало это: помогите же мне стать более достойным того имени, какое Вы давали мне столько раз, когда я находился на краю могилы. Ах, я не могу без слез вспоминать те ласковые, те трогательные выражения, они вернули меня к жизни!

«Друг мой, не подавляй своей скорби; за нее тебя можно лишь хвалить... О, друг мой, дай до конца проявиться своей благодарности к женщине, боготворившей тебя ... твое сердце все еще добродетельно, раз оно столь чувствительно... Кузен мой, будем стенать вместе; будем вместе оплакивать друга, которого мы узнали вполне лишь при его утрате; мы будем чудовищами, если не станем оплакивать ее всю жизнь...»

О, прекрасная кузина! Вы правы: но кем я окажусь, если забуду сколь многим я обязан Вам! Кем я окажусь тогда! К счастью, я чувствую: этому не бывать. Ваш образ навсегда запечатлелся у меня в сердце... я не забуду его до самой смерти.

ПИСЬМО LIX

ОТ ЭДМОНА К ГОДЭ

Писано в моем присутствии, быть может искренне

Рассуждение бессильно против чувства, кузен; я чувствую, а чувствовать значит больше, чем удостовериться. Если бы мы сменили все наши пороки на добродетель — разве тогда не были бы мы счастливы? «Чувство вводит в заблуждение, — скажете Вы, как уже не раз говорили; — в основе чувства может лежать заблуждение, так же как и истина». Согласен. Но ответьте на мой вопрос и Вам придется признать, что в основе чувства, владеющего мною, — истина. Я не намереваюсь, однако, спорить с Вами и Вас опровергать; я нахожусь на гораздо более низкой ступени, чем Вы; я хочу только просить Вас относиться ко мне так, словно Вы — истинный христианин, а я — глубоко верующий. В надежде на Ваше расположение остаюсь, и т. д.

ПИСЬМО LX

ОТВЕТ

Опьянение, наслаждение, скорбь и безумие — вот четыре состояния, при которых человек поступает независимо от своей воли; Вы находитесь в одном из перечисленных состояний, посему прощаю Вам Вашу записку. Написать Годэ всего шесть строк, Эдмон!.. Сударь, я заслуживаю Вашей любви будь Вы хоть сверхверующим, ибо я вас люблю, и нет для меня большего удовольствия, как доставлять удовольствие Вам. Так будет всю жизнь. Но, в наказание Вам, не скажу больше ни слова; как и Вы, ограничусь шестью строчками — вот они. Остаюсь, и т. д.

ПИСЬМО LXI

ОТ ЭДМОНА К ПЬЕРРО

Великодушие матери Манон. Вести о Лороте

Время притупляет остроту радости и остроту скорби; я, наконец, немного успокоился, любезный старшой. В первые дни моего пребывания здесь можно было опасаться новых приступов отчаяния. И правда, трудно передать тебе, какую я ощущал