Почему мы умираем: Передовая наука о старении и поиск бессмертия - Венки Рамакришнан

БОЛЬШИНСТВО ЛЮДЕЙ ГОВОРЯТ, что они боятся не столько смерти, сколько предваряющей ее долгой дряхлости. Едва ли не каждый согласится, что увеличить продолжительность здоровой жизни за счет сокращения того отрезка жизни, когда мы страдаем от недугов, вызванных старостью, – достойная цель. Джеймс Фриз в 1980 г. назвал[400] это «сокращением периода заболеваемости» (compression of morbidity). Или, как выразился Клауснер, мы должны умирать молодыми, прожив долгую жизнь. Концепция сокращения периода повышенной заболеваемости в старости опирается на два допущения: что мы сможем повлиять на процесс старения и отодвинуть начало возрастных болезней и что продолжительность жизни жестко фиксирована. Первое, конечно же, является целью многих исследований в области борьбы со старением.

В то же время по поводу второго допущения споры продолжаются. За последние 100 лет ожидаемая продолжительность жизни увеличилась в основном за счет снижения младенческой смертности. Вместе с тем в последние десятилетия были достигнуты серьезные успехи в лечении заболеваний, наступающих с возрастом, в том числе таких, как диабет, сердечно-сосудистые и онкологические заболевания. Эти успехи закономерно сказались на продолжительности жизни. Обри де Грей убедительно показал, что геронтологическое сообщество проявляет лицемерие, отрицая возможность продления жизни: лечение причин старения неизбежно удлиняет человеческий век, а сокращение периода повышенной заболеваемости остается лишь «прекрасной мечтой»[401]. Даже соглашаясь, что нынешний естественный предел человеческой жизни около 120 лет, его причины нам не совсем понятны, если не считать смутного представления о некоем общем нарушении нашей сложной биологии, приводящем к нежизнеспособности организма в целом. Для сокращения периода возрастных болезней, как указывает де Грей, потребуется устранить многие причины старения или ослабить их действие, в то же время намеренно не затрагивая причин одряхления, которые в итоге нас и убивают. И даже Стивен Остед, чьи взгляды гораздо ближе к мнению большей части геронтологического сообщества, чем у де Грея, заключил знаменитое пари с Джеем Ольшански, утверждая, что благодаря успехам антивозрастной медицины кто-то из людей, родившихся в 2000 г., непременно проживет более 150 лет.

Как бы то ни было, по данным[402] Национальной статистической службы Великобритании, вместо того чтобы «сжать» период возрастных болезней, успехи в их лечении привели к обратному эффекту: статистика показывает, что число лет, которые мы проживаем, страдая четырьмя или более заболеваниями, стало не меньше, а даже несколько больше по отношению к общей продолжительности жизни. О том же свидетельствуют и данные, приведенные в докладе ООН[403], посвященном общемировым тенденциям: его авторы делают вывод, что как продолжительность жизни, так и период нетрудоспособности выросли, но число дней, которые мы проживаем, страдая от возрастных болезней, при этом не уменьшилось. Иными словами, мы живем все дольше и, возможно, больше при этом страдаем от болезней.

Возможно ли вообще сокращение периода возрастных болезней? Услышав об этой концепции впервые, я счел ее абсурдной: если человек «молод» в том смысле, который в это слово вкладывает Клауснер, – то есть здоров, – что может заставить его внезапно лишиться здоровья и умереть? Это как если бы безупречно работающая машина внезапно развалилась на части. Сам Джеймс Фрайз в оригинальной статье (1980), посвященной этой гипотезе, сравнивал ее с описанием одноконного экипажа из поэмы Оливера Уэнделла Холмса «Шедевр дьякона, или Чудесный одноконный экипаж» (The Deacon's Masterpiece or, the Wonderful "One-Hoss Shay", 1858), где легкая повозка была построена так безупречно, что все ее части были одинаково надежными и долговечными. Ее хозяин-священник с удовольствием разъезжал[404] на ней, пока в один момент она не развалилась на части прямо под ним – «как лопнувший пузырь» – и бедняга не рухнул в дорожную пыль.

Существуют животные, всю жизнь сохраняющие здоровье и бодрость и размножающиеся до самой смерти. Стивен Остед в книге «Зоопарк Мафусаила» описывает альбатроса, который несколько десятилетий прожил в безупречном здравии, пока не умер. Однако конец альбатроса явно не та смерть, которую мы бы себе могли пожелать: нам бы хотелось, будучи абсолютно здоровыми, мирно скончаться во сне в возрасте за 100 лет. В дикой природе жизнь жестока и беспощадна. Птица, вероятно, достигла того порога, за которым уже не могла совершать дальние полеты, и на пути к земле, обессилев, упала в море либо стала добычей хищника. Подобно ей, наши предки – охотники и собиратели, скорее всего, недолго страдали от болезней, свойственных старости: тех, кто уже был не слишком здоров и вынослив, ждала смерть от голода и болезней, от когтей хищника или от рук других людей. Период возрастных болезней у наших предков был предельно «сжат», но это не совсем то «сжатие», к которому стремится большинство из нас. Если бы сокращение этого периода было единственной нашей целью, мы могли бы при желании довести его до полного нуля. В классической антиутопии Олдоса Хаксли «О дивный новый мир» (Brave New World, 1932) абсолютно здоровые люди в назначенный час отправляются на эвтаназию. Неясно, сколько людей согласились бы жить в таком мире, особенно если о времени сжатия нас не спрашивают. Перед лицом долгих лет немощи некоторые люди, наверное, примирились бы и с такой перспективой, но кто захочет умирать абсолютно здоровым? Я не думаю, что эти примеры отражают истинное сокращение периода возрастных болезней, ведь внезапная смерть здорового во всех отношениях существа происходит, скорее всего, в результате действия неблагоприятного внешнего фактора.

Но как бы безотрадно все это ни выглядело, все же есть некоторая надежда на то, что реальное сжатие периода повышенной заболеваемости и в самом деле возможно. Томас Перлс[405], изучавший столетних долгожителей Новой Англии, отмечает, что, хотя число таких людей в последние десятилетия растет, число достигших 105 и 110 лет не увеличивается и остается ничтожно малым. Это несколько противоречит нашим ожиданиям на фоне сегодняшних успехов медицины и роста продолжительности жизни населения. Многие люди, достигшие 100 лет, и впрямь необычайно долго живут в добром здравии, но около 40 % приобретают возрастные болезни еще до наступления 80-летия. При этом те, кто дожили до 110, оставались здоровыми практически всю жизнь. И уже с приближением к естественному пределу человеческого века, 120 годам, они, подобно той одноконной коляске, переживали стремительное необратимое ухудшение всех функций организма и умирали. Это, видимо, подтверждает[406] ограниченность человеческой жизни, а долгожителям просто удается максимально сократить период возрастных болезней и приблизиться к рекордной для нашего вида отметке.

Может быть, изучив генетические особенности, метаболизм и образ жизни этих людей, мы поймем, что именно следует делать, чтобы оставаться в добром здравии до самых последних дней. Возможно, долголетие обеспечивают сотни небольших трудноуловимых генетических изменений, а волшебной комбинации генов, позволяющих жить очень долго, просто не существует. Кроме того, хотя ученым удалось выделить отдельные гены, способствующие увеличению продолжительности жизни в определенных, полностью искусственных условиях, мы знаем, что в природе черви и мухи с такими генами не смогли бы выдержать конкуренцию с обычными животными, поскольку эти мутации оказываются вредными в отношении адаптивных признаков. Подобным же образом вариант[407] гена APOE, непропорционально часто встречающийся у долгожителей и, как предполагается, предупреждающий развитие болезни Альцгеймера, одновременно повышает риск метастатического рака и вероятность летального исхода у заболевших COVID–19. Такие результаты способны отрезвить самых пылких мечтателей, собирающихся использовать будущие достижения в генной инженерии для создания людей с необыкновенно долгой продолжительностью жизни. Генетические вариации, связанные с долголетием, могут сделать нас уязвимыми и другими – самыми непредсказуемыми способами.

В любом случае даже сверхдолгожители вряд ли так же хорошо себя чувствуют, как в 25 лет, и уж точно не выглядят молодыми людьми. Во многих отношениях они все же постарели и неуклонно становятся все более слабыми и уязвимыми. Как я упоминал выше, Жанна Кальман незадолго до смерти практически ослепла и оглохла. В общем, вопрос о том, как определить здоровье или отсутствие заболеваемости, нуждается в более детальном рассмотрении.

Теоретически несложно дать определение смертности, однако период повышенной заболеваемости – куда более запутанное понятие. Его можно определить по наличию болезни, но со многими хроническими заболеваниями, например с диабетом, повышенным