Иностранная литература, 2023 № 06 - Журнал «Иностранная литература»

и писать, только чтобы вновь прийти в себя и заново все стереть, а потом пить и писать, только чтобы успеть все сказать до того, как снова упадешь в море и исчезнешь… так пиш-ш-ш-ш-ш-ш-ши…

И я протянул свою руку…

Эннио Флаяно

Время убивать

Роман[10]

Перевод с итальянского Геннадия Федорова

Йоханнес, похоже, удовлетворился моим ответом и продолжил, как обычно, устало обстругивать жерди, поглядывая вокруг и развлекаясь разговорами с мулом. Только через несколько дней я оценил коварство его вопроса, а пока улыбался, глядя на старика, поглощенного своей нескончаемой работой; затем порылся в ранце, взял Библию и стал читать ее наугад. Прочел страницу из Притчей, пару страниц из Екклезиаста, затем еще несколько из Притчей. Читая, я понял, что библейские стихи родились из здешней жизни в гармонии с окружающим миром, с этими хижинами и бедной природой. И с пророком Йоханнесом без паствы, с молоком матери впитавшим истины библейских сентенций и не знавшим ни одной. Старик был мудрецом, даже не подозревая об этом. Он создал вокруг себя мирок и жил рядом со своими мертвыми, не пугаясь прихода ночи, даже ожидая ее теней, приводивших другие, милые его сердцу тени.

В том и была его сила, сила родства с дорогими мертвыми, возле которых он имел возможность коротать последние дни. Йоханнес возложил на себя эту ношу отнюдь не как епитимью, дабы заслужить место в раю, — он хотел пребывать в доброй компании. Ему казалось странным лишать селение его обитателей, вместе с которыми он пережил немало радостных дней. Двор хранил его воспоминания, и, просыпаясь по утрам, свой первый взгляд он обращал на могильный холмик. Днем подбирал скатившиеся с могилы булыги, подкладывал другие, позволял растениям пробиваться между камней и не тревожился, если мул их объедал. Строгим сторожем он не был.

Я думал о том, что потерял эту силу родства и уже не смог бы обрести ее, думал об унылых кладбищах наших городов, где мы хороним тех, у кого еще вчера были наши глаза и наши улыбки, мы делаем это в спешке, ибо они, ныне жалкая тленная материя, навсегда становятся чужими. Йоханнес поднимался с лежанки и, хотя мне никогда не доводилось видеть его молящимся, молился за своих мертвых. Доносившиеся из его хижины утренние бормотания были молитвами. Он часто садился на могильный холмик и там продолжал затачивать бесконечные жерди.

Не хотелось представлять последние дни Йоханнеса в этом пустынном селении, когда меня уже здесь не будет. Он умрет от недоедания, неспособный добыть себе пищу, а его непогребенным телом насытятся мыши. Эти мысли побуждали меня поторопиться с уходом, опередить предугаданный мною день. Через пять-шесть дней я уйду. Бедняга Йоханнес. Хотя, возможно, он уже пережил свою смерть.

Я, непрошенный гость среди этих покойников, уйду отсюда, будучи тоже покойником, разве что другим, страстно желающим пожить еще, поэтому селение, да и вся долина были против меня. Даже библейские стихи были против меня, они настойчиво и жестко обвиняли меня простыми словами, вдруг обретавшими свое истинное значение. Я был убийца, вор, недужный человек, пораженный гневом Господним, стремящийся к тщете. А также беглец, для Йоханнеса — враг, поэтому старик молчал и всем своим видом выказывал презрение. Он ждал, когда я наконец оставлю деревню, когда я раз и навсегда пойму, что мое присутствие оскорбляет его, деревья, хижины и мертвых. А если бы я остался надолго, глубинные чувства толкнули бы его сделать то, чего он сам боялся, — перерезать мне горло тем же ножом, которым он строгал жерди и резал траву. На миг забыв о должном уважении, о слове и примере почитаемых им офицеров, он прирежет меня, возможно, стоя на могиле, обратив лицо к Востоку. Я едва успею почувствовать у горла его руку с изъеденным ржавчиной железом. И ничего не будет стоить объяснение, что мне нужно жить, чтобы вернуться к Ней и еще раз увидеть ее залитую слезами улыбку. Йоханнеса не убедит такой сентиментальный довод.

“Ладно, — думал я, — он зарежет меня, и все мои беды исчезнут от одного удара. Но разве возможно, чтобы решивший отомстить Йоханнес не захотел сделать это по всем правилам искусства, следуя наставлениям окружающей природы? И с чего я решил, что старик неспособен на зло, что он — святой анахорет? Итальянское правительство, уж конечно, не просто так платит этому святому небольшую пенсию”.

Старик подошел, присел передо мной на корточки и почти дружеским голосом повторил:

— Где ты был?

Меня охватил гнев.

— Йоханнес, — сквозь зубы процедил я, — не забывай, кто я такой.

Старик медленно встал и издевательски небрежно сделал под козырек.

8

На окружавших хижину деревьях было очень много птиц. Их беспрестанный гомон не давал мне выспаться, под утро я проваливался в тяжелый полусон, из которого выходил вконец измотанный. Крупные, похожие на ворон, но более подвижные и менее мрачные птицы, видимо, склонные к общению, часто забирались ко мне в хижину, так что иногда приходилось выгонять их палкой: на крики они не обращали внимания. Это был единственный недостаток, со всех других точек зрения мое жилище было наилучшим. По ночам даже потягивал свежий ветерок. Хотя и пернатые были, в сущности, неплохой компанией. Когда меня, растянувшегося на полу, охватывало отчаяние и я всхлипами и слезами смывал свои печали, они возникали группками на пороге, поглядывая искоса, как куры, и приближались к моей лежанке. Я охотно принял бы их общество, если бы испускаемый ими дикий запах не вынуждал отказать им в приеме. Приходилось выгонять птиц и держать ранец закрытым, поскольку они умели ловко воровать.

Я спрашивал себя, было ли это смирением — бытие, заполненное пустым ожиданием и подсчетом дней, как бусин в четках, дней, которые нам не принадлежат, но которые мы должны прожить, поскольку нам кажется, что это лучше, чем ничто.

Уставившись в потолок, я часто рассматривал зловещую картинку над входом, повторяя про себя слова с картуша, проклинавшие меня с такой елейностью. У архангела было круглое глуповатое лицо, каким туземные художники неизменно награждают своих персонажей. Вместо того чтобы смотреть на пронзаемого дракона, архангел смотрел прямо перед собой, то есть на меня. С какого бы места я не созерцал эту работу, архангел буравил меня круглыми глазами. Ничего странного, но глаза невыносимо раздражали своей идиотской, сквозившей в них верой. Дракон (распухший крокодил) сложился под ударом копья, что вовсе не заботило архангела, увлеченного простейшей мыслью. А может, он