О Христе по-другому. Подлинный смысл Страстей Христовых - Франсуа Брюн

Отец Вегенер поясняет: «Это были состояния и дурные наклонности умирающих, за которых она страдала и вместо которых вела тяжелую борьбу за то, чтобы те умерли как христиане. Ее настигала подагра, она принимала на себя раны, боль в членах, водянку, всевозможные разновидности лихорадки, судороги, предсмертную испарину, боли в селезенке, легких, пояснице, печени, но также нетерпение, страх, разочарование, одиночество, отчаяние, предсмертное бессилие. Она часто не знала, как защитить себя от этих видений тоски и ужаса. Самым тяжелым и унизительным было для нее покаяние за тех умирающих, которые в течение своей жизни предавались чревоугодию, пьянству и распутству. Тогда не только мысли, но целые сцены чужих грехов наводняли ее и пугали до потери сознания, заставляя бороться с искушением и отражать атаки зла. На ее лице сквозь собственные слова и жесты проступал характер того человеку, чью смертельную болезнь и чьи душевные язвы она на себя приняла. В этой миссии и битве у нее проявлялась словно бы двойная личность, в которой то доминировали те искушения и следы греха, против которых она боролась, а то снова верх брал образ мира и ясности, что доказывает, что зеркало ее души не было потревожено».

Тут стоит пояснить, что Бог самолично поручил Анне-Екатерине спасение этих душ, которые могли находиться в любой точке земного шара. Описания таких сцен иногда выглядят душераздирающе:

«Она была в жутком состоянии. Ей связали руки и ноги, но веревки были разорваны и разбросаны, словно сухожилия и нервы вот-вот порвутся сами. Шея была, как у задушенного, грудина поднялась, задеревеневший язык вывалился изо рта. Она казалась на грани смерти, но жила, и то, что этим она помогала другим, возвращало ей силы»[227].

Вы уже, конечно, заметили, что все эти переносы у Анны-Екатерины касаются не только физических (болезни, немощи), но и моральных страданий, искушений и склонностей к греху, связанных с теми грехами, что совершили эти несчастные. Ее роль была в том, чтобы принять эти переносы, но не провоцировать их. Речь часто идет о таких умирающих, для которых она становилась последним шансом, по крайней мере, в этом мире. В мгновение их смерти Анна-Екатерина тут же освобождалась от всех этих тягот. И, наконец, Бог часто удостаивал ее увидеть результаты ее великодушия.

Но самым показательным будет перемена словаря, жестов и манер Анны-Екатерины, вплоть до проступания на ее лице черт лица того человека, которому она помогает. Такое отождествление представляется крайне важным. Внешние знаки, о которых мы только что говорили, будут здесь еще одним подтверждением реальности того, что психологически и духовно происходит между святой и умирающим. Существенен тут сам этот механизм взятия на себя искушений умирающего. Дальше мы увидим, что святой мистик призван лишь к тому, чтобы принять участие в этой борьбе умирающего с искушением, а не к тому, чтобы полностью его заменить. Такое отождествление очень важно, мы еще раз подчеркнем его реальность, пусть даже пришлось для этого прервать наш рассказ.

Главный признак такого отождествления — изменение черт лица — может показаться неправдоподобным. Но есть и другие примеры подобного чуда. Самым убедительным, может быть, будет случай отмеченной стигамтами бретонки Мари-Жюли Жаэни из Блэн (1850‒1941), потому что произошел он не так давно и был засвидетельствован врачом, крупным специалистом по стигматам, да и сам случай весьма показателен: «Глаза закрыты, лицо покрылось фиолетовыми пятнами. К трем часам невозможно распух язык: зубы крепко сжаты, но язык все же не помещается во рту. Разбуханию языка сопутствует и раздутие нижней губы, опустившейся, покрывшей собой десны и придавшей лицу отталкивающее выражение.

Правый бок неимоверной разбух, с непомерным расширением бедра, которое стало доходить аж до подмышки, тогда как левый бок истончился и почти совсем исчез… Через два часа все кончилось… Тело Мари-Жюли уменьшилось, голова припечатана к костям, язык вздулся, сильный жар»[228].

В последнем случае меня интересует в первую очередь материальная, физическая реальность происходящего, связанная с принципом «кто может большее, может и меньшее». Но, конечно, привели мы этот последний пример с одной целью: попробовать угадать, до какого предела может дойти такая помощь мистика грешнику, помощь не только физическая, но и духовная.

Известны и другие случаи, когда такая духовная помощь сопровождалась физическими изменениями, как у Анны-Екатерины. Так, говорят, что Мария де Валле, о которой мы уже говорили, как о мистике со случаями одержимости, обычно страдала за грешников вообще, «но иногда она страдала за того или другого конкретного грешника. И, по странному феномену, убедительным образом символизирующему общение святых, важный для христианства принцип, она тогда оказывалась „как бы изменившейся в своем физическом облике и естественных склонностях и начинала напоминать того, за кого она страдала, прочувствовав его и прожив внутри себя“»[229].

Тереза Нойманн (1898–1962)

По наружности Тереза Номанн была всего-навсего толстой девушкой с фермы. По уровню интеллекта — она была неспособна выучить официальный немецкий язык и могла изъясняться лишь на местном диалекте. Однако Бог видит то, что сокрыто от нас, и Он именно ее избрал и удостоил чести разделить Его Страсти более 700 раз за ее жизнь.

Иногда даже неожиданно для самой себя, она бросалась облегчать страдания всех, кого видела вокруг. А бывало и так, что Сам Христос просил ее понести тяготы других. Как и в случае Анны-Екатерины Эммерих, речь часто шла о физических страданиях, но не только о них. Начнем с самых первых случаев. Так однажды она внезапно облегчила страдания своего кюре, отца Набера, страдавшего от приступа ревматизма, вызванного простудой. Он был обездвижен и не мог служить. Его врач ничем не смог ему помочь. Тереза попросил Спасителя разрешить ей взять эту боль на себя. Говорят, что «ее просьба тотчас же была исполнена. На следующий день она не смогла встать, страдая от еще более жестокого приступа ревматизма, от которого сам больной, как оказалось, исцелился полностью и уже навсегда, без новых приступов»[230].

Следующий случай оказался еще более примечательным: «Однажды обезумевшая от горя женщина привела к ней своего маленького сына, всего искусанного пчелами. Тронутая слезами матери и жалобами ребенка, ошеломленная видом детского тельца, распухшего от укусов, Тереза погладила ребенка и ушла к себе. Вскоре она начала раздуваться и краснеть, тогда как жалобный плач малыша становился все тише и тише: через несколько минут, исцелившись, ребенок уже принялся играть, тогда как она сама потом в течение нескольких дней страдала от жесточайших последствий этого недуга, столь таинственным образом перенесенного с малыша на