О Христе по-другому. Подлинный смысл Страстей Христовых - Франсуа Брюн

Будь то пример с ревматизмом или с этими укусами, в обоих случаях болезнь проявлялась в физических изменениях тела. Для мальчика речь шла еще и о присутствии пчелиного яда, т. е. химического вещества. И все это оказалось упраздненным или же просто было нейтрализовано? Но как? С помощью другого химического вещества? Но откуда оно взялось и как проникло в его тело? Нам придется признать, что существует и проявляется здесь некая сила, которая не только действует на мысль другого человека, но и воздействовала материально, физически на тело этого мальчика, и сила эта пересекает пространство, она не заперта в нем. Тереза была далеко от отца Набера, когда взяла на себя его недуг. Похоже, что на определенном уровне, как между коррелирующими и не отдаленными друг от друга частицами, пространство перестает существовать. Можно привести множество сходных случаев в жизни мистиков, потому что их способность преодолевать время и пространство, похоже, присуща сполна их опыту и может нам дать ключ к тайне мира.

Она также нередко брала на себя пороки и искушения других людей. Как о Христе говорится, что Он стал «для нас жертвою за грех» (2 Кор 5: 21), тем же стала и она. В этой битве, которая могла длиться очень долго, на ней становились видны все признаки того зла, которое она брала на себя. Так, например, когда она страдала за алкоголика, она не только испытывала желание выпить, которому не поддавалась, конечно, но еще и «выглядела, как пьяная, бредила, ее рвало, и рвота источала запах спиртного. Ее комната тогда наполнялась запахами и следами попоек, так что ее окружение начинало себя чувствовать неудобно и им приходилось открывать окна»[232].

Именно так ей дважды удалось спасти священника, которому не удавалось побороть свою склонность пьянству. От отчаяния, чтобы положить этому конец, он уже решил отравиться. Но для Терезы это была суровая борьба. Кюре Набер записал через две недели после этого: «Болезнь вывала страшный нарыв, к тому же она испытывает сильные внутренние боли. Это испытание продолжалось целый месяц и закончилось тем, что священник, наконец, исповедал свой грех и освободился от порока, о чем и рассказала ей, вернувшись ее повидать»[233]. И случалось довольно часто, что Терезу Сам Христос, или, как она Его всегда называла, Спаситель, просил взять на себя искушения священников.

Фаустина Ковальска (1905–1938)

Сестра Фаустина особенно известна во всем мире тем, что через нее явлено было Божье милосердие. Это может показаться чуточку сюрреалистическим. Разве не то же самое вот уже 2000 лет проповедует церковь? Но нет. Приходится признать, что нет. Слишком уж бросается в глаза, в итоге, что церковь всегда представляла Бога суровым судией, часто придирающимся к мелочам, ничего не спускающим нам, ни самого малейшего и глупейшего пустяка. Каждый хранит в памяти собственные детские истории, когда нам вменяли в вину то, что мы почистили зубы перед причастием, а значит могли проглотить немного зубной пасты, нарушив тем самым необходимый евхаристический пост.

Некоторые мистики были, ко всему прочему, еще и учеными мужами, как Майстер Экхарт или святой Иоанн Креста, если вспомнить лишь самых известных. Но бывали и такие, которые по человеческим меркам принадлежали к самым беспомощным. Но оказывается, что их свидетельство тоже очень важно. Сестра Фаустина, также как Тереза Нойманн или Натуцца Эволо, ученостью не блистала. Она едва умела читать, и ее дневник, говорят, пестрит орфографическими ошибками. Но своей жизнью и свидетельством она принадлежит к числу остальных мистиков, да еще и очень-очень сильно превосходит всякие разглагольствования философов и богословов. Так она и стала истинным свидетелем Божьего милосердия. Она также брала на себя искушения других людей:

«Однажды я заметила, что один человек был сильно предрасположен к тяжкому греху. Я попросила Господа послать мне любое страдание, чтобы спасти эту душу. Внезапно я почувствовала, как мою голову ранят, впиваясь в нее, жуткие шипы тернового венца. Это продолжалось довольно долго, но зато тот человек не выпал из благодати Божьей».

«Вот как я научилась определять состояние души и то, что именно в ней не нравится Богу: внезапно я почувствовала острую боль в руках, ногах, в боку, там, где гвозди пронзили руки и ноги, а копье бок Спасителя. В тот же миг я познала эту душу и увидела ее грехи. Только так я могу участвовать в искуплении. Сегодня целых семь часов я носила этот ранящий голову обруч, чтобы получить для одного человека благодать покаяния. На седьмом часу мне стало легче, потому что эта душа уже обратилась, хотя еще и не успела исповедоваться. Из-а чувственных грехов я умерщвляю свою плоть и пощусь, когда мне это позволено. За грех гордыни я молюсь, пав ниц, лбом в пол. За гнев ненависти я молюсь, имея в виду человека, вызывающего у меня антипатию, и пытаюсь ему хоть чем-то помочь… Так, в зависимости от грехов, я исполняла Правосудие»[234].

Вы, конечно, заметили здесь классический словарь, присущий господствующей в то время теологии, который еще и сегодня заметен в Римо-католической церкви: «искупить» и «исполнить Правосудие». Мы словно бы читаем отца Мантера! И лишь постепенно мы узнаем, что та помощь, которая на самом деле дается грешникам, идет совсем другим путем. Фаустина, в действительности, ничего не «искупала» и никакое правосудие не «исполняла». Мы тут ровнехонько в той самой схеме, которую исповедники неправильно называют «покаянием», полученным после отпущения грехов; или в той схеме, которую я вам уже кратко представил, когда дал образ раненой руки, которой нужно двигать, даже если движение причиняет боль, и все это не ради наказания, а для того, чтобы руку восстановить. Я вам уже говорил, что, если разрабатывать чью-то другую руку, пользы от этого не будет. Но дело в том, что здесь речь идет не о руке другого. Вглядимся внимательнее.

Богословы, как и мистики всех прошлых веков, заметили, что существует связь между обращением грешника и тем испытанием, которое проходит мистик, часто по просьбе самого Христа. Мы еще поговорим об этом подробнее. Поскольку тела грешника и святого были отделены одно от другого, и часто даже находились на значительном расстоянии, богословы попытались понять механизм такого взаимодействия. Они делали тут то, что могли, как св. Фома Аквинский вслед за Аристотелем. Поскольку не было никакого непосредственного контакта между испытанием одного и обращением другого, они решили, что такая связь между обоими должна была быть установлена кем-то извне, третьим лицом, т. е. самим Богом.