Виги и охотники. Происхождение Черного акта 1723 года - Эдвард Палмер Томпсон

и хвороста для бедняков, а для смелых — источником крольчатины, зайчатины и оленины. Более того, жители нескольких приходов, наверное, разделяли общую заинтересованность в утраченных правах в отношении парка, ибо, когда Карл I создал его, парк охватил своими стенами не только общинную землю Ричмонда, но и подавляющую часть общинных земель Мортлейка, Питершема и Хэма, как и небольшие районы Кингстона и Патни, возможно — вместе с частью территорий общины Роухэмптон[587].

Точная дата, когда Уолпол начал испытывать к Ричмонд Парку острый интерес, неизвестна. Но к лету 1725 года ему удалось обеспечить своему сыну должность рейнджера[588]. С апреля 1725 по сентябрь 1730 года Казначейство понесло очень крупные расходы на ремонт, строительство и перестройку охотничьих домиков в парке; заделали проломы в парковой стене, установили новые ворота и калитки для лошадей и приделали к ним новые замки, отгородили новые выгулы, построили клетки для фазанов и загоны для оленей. Одни лишь счета плотников и каменщиков за период с 1 апреля 1725‑го по 14 января 1727 года составили 3715 фунтов 18 шиллингов и 9¾ пенса[589]. Уолпол от души наслаждался плодами королевского расположения. Да и интерес его к оленям и к их хищениям не был теоретическим. Он держал оленей в Хоутоне, где переводил обширные лесные угодья в статус парков (и попутно перенес на новое место целую деревню); говорили, что он вскрывал письма от своего егеря раньше писем государственной важности[590], а в Ричмонде в дальнейшем держал гончих и часто охотился по выходным. Однако в 1725 году он охотился на Джона Хантриджа, к которому после этого долгого отступления мы можем теперь вернуться.

Неясно, каким образом этот трактирщик перешел дорогу Уолполу, хотя похоже, что это была та самая дорога, которая вела от Вестминстера к должности рейнджера. Мы располагаем лишь обрывками сплетен о том, что Хантридж «жил на окраине Нью Парка и поссорился с одним важным человеком». Если это правда, то такая «ссора» с хозяином постоялого двора могла касаться похитителей оленей, прав на древесину, доступа (или закрытия доступа) в парк через Ворота Робин Гуда, или даже вопроса о резиденции для самого Уолпола или для Марии Скерретт. Но это чисто умозрительное построение. Мы знаем только, что в 1723–1725 годах борьба между лесниками и браконьерами стала необычайно напряженной. Осенью 1723 года жители Ричмонда получили приказ от главного констебля округа Кингстон обеспечить неусыпный дозор на Корт Парк Хилл, выставив пятерых вооруженных людей[591]. В том же 1723 году были схвачены и заключены в тюрьму двое «джентльменов-охотников, иначе говоря, похитителей оленей»[592]. 10 ноября 1724 года осудили Уолтера Мура за то, что он «нес с собой запальные фитили», чтобы поджечь дом лесника, а Джона Хантриджа — за пособничество похитителям оленей и за «преступное укрывательство Томаса Джеймса, хотя он знал, что тот объявлен вне закона»[593]. На ассизах в Кингстоне в марте 1725 года семи или восьми мужчинам были предъявлены обвинения в захвате или убийстве оленей в Ричмонд Парке в прошлом августе и сентябре[594]. По крайней мере двоих из этих людей впоследствии казнили согласно статьям Черного акта[595]. В делах шестерых из этих обвиняемых отмечалось, что Джон Хантридж был связан с ними, так как «преступно снабжал, подстрекал и наставлял» их, а также «укрывал, подбадривал и поддерживал».

Не все эти люди обязательно сидели под замком. Томас Джеймс, как мы знаем, летом 1725 года все еще находился на свободе в Энфилд Чейз и был взят под стражу только в феврале 1726-го. Следовательно, если бы требовалось доказать, что Хантридж укрывал Джеймса, зная о том, что он вызван приказом в суд (как было необходимо для осуждения по Черному акту), то это могло быть сделано только на основании показаний сообщника. Такие показания были получены от другого обвиняемого, Ричарда Блэкберна, он же Томпсон, он же Эванс. Он был приговорен, вероятно, во время великопостных ассизов 1725 года в Кингстоне, к трем месяцам тюрьмы и штрафу за убийство оленей. Но затем он попал в гораздо худшую переделку: оказалось, что его кобыла краденая, и его судили за конокрадство и приговорили к смертной казни. В конце июля он писал из Ньюгейтской тюрьмы:

С тех пор как мне выпало горькое несчастье быть приговоренным отдать жизнь за кобылу, которую я купил у Томаса Джеймса, одного из тех подлых людей, что впервые уговорили меня заняться кражей оленей, я прилагал мои самые истинные и усердные старания, чтобы осведомить достопочтенного графа Рочестера и достопочтенного Роберта Уолпола, эсквайра, о том, что я знаю про таких людей…

Он спрашивал: «Что еще требуется от меня, чтобы дополнить мои показания?» — и хотел узнать, какая судьба ожидает его самого[596]. Похоже, что прежний и новый рейнджеры Ричмонд Парка, Рочестер и Уолпол, работали над этим делом вместе.

Первые признаки вмешательства министра в ричмондское дело появились в марте 1725 года, когда солиситору Казначейства поручили обеспечить за государственный счет «энергичное продвижение» судебного преследования на заседаниях ассизов в Кингстоне[597]. Вероятно, что Блэкберн стал доносчиком сразу после признания его виновным, в конце марта, и что его показания напрямую поступали к Уолполу. Хантриджа не судили на кингстонских ассизах, и, вероятно, он избежал ареста: ордер на его арест издал 16 апреля сам Таунсенд, который получил «сведения под присягой» о том, что Хантридж скрывал, поддерживал, подстрекал и спасал Томаса Джеймса[598]. Затем король отбыл в Ганновер в сопровождении Таунсенда, и Уолпол вместе с лордами-судьями Регентства, как и в 1723 году, остался непререкаемым властителем. 5 августа лорды-судьи рассмотрели дело и запросили для Блэкберна обещание помилования, «дабы он мог выступить на стороне обвинения с показаниями против некоего Хантриджа, отъявленного похитителя оленей и укрывателя таких же преступников». Король, как писал Таунсенд в ответ, «одобрил рекомендацию Их светлостей в пользу Ричарда Томпсона, он же Блэкберн», и ему будет даровано помилование, чтобы он мог стать «свидетелем обвинения против некоего Хантриджа, известного преступника»[599]. Для подготовки дела прилагались большие усилия: солиситор Казначейства провел несколько консультаций с атторнеем и генеральными солиситорами, и они, вместе с сержантом Пенгелли, были проинструктированы как сторона обвинения; это было самое дорогостоящее государственное обвинение того года[600]. Пресса, немногословно и осторожно освещавшая это дело, предполагала, что исход предрешен: так как Хантридж «объявлен вне закона, то ему не остается ничего, кроме смертного приговора, который, как мы слышали, будет вынесен в один из дней настоящей сессии»[601]. С его делом можно было разобраться с такой же быстротой, как с делом Вулкана Гейтса.

Но все обернулось совсем не так. После судебного разбирательства, длившегося восемь или девять часов, а возможно,