Писательская рота - Сергей Егорович Михеенков

Итак, блиндаж был совершенно новый, очень чистый и добротно сделанный, с коридорчиком, с занавесочкой и, кажется, даже с кроватью вместо нар.

Жуков сидел в углу за небольшим, похожим на канцелярский, столом. Он, должно быть, только что вернулся из бани порозовевший, распаренный, без гимнастёрки, в заправленной в бриджи жёлтой байковой рубашке. Его широченная грудь распирала рубашку, и, будучи человеком невысокого роста, сидя он казался очень широким и большим.

Ортенберг начал разговор. Мы примостились кругом. Жуков отмалчивался. Въедливый, нетерпеливый Лапин стал задавать вопросы. Жуков всё продолжал отмалчиваться, глядя на нас и думая, по-моему, о чём-то другом.

В это время вошёл кто-то из командиров разведки с донесением. Жуков искоса прочёл донесение, посмотрел на командира сердитым и ленивым взглядом и сказал:

— Насчёт шести дивизий врёте: зафиксировано у нас только две. Остальное врёте. Для престижа… Хлеб себе зарабатывают… — сказал Жуков, обернувшись к Ортенбергу и не обращая внимания на командира.

Наступило молчание.

— Я могу идти? — спросил командир.

— Идите. Передайте там, у себя, чтоб не фантазировали, если есть у вас белые пятна, пусть честно так и остаются белыми пятнами, и не суйте мне на их место несуществующие японские дивизии.

Когда офицер вышел, Жуков повторил:

— Хлеб себе зарабатывают. Разведчики. — Потом повернулся к Лапину и сказал: — Спрашиваете, будет ли опять война?

Борис заторопился и сказал, что это не просто из любопытства, а что они с Харцевиным собираются уезжать на Запад в связи с тем, что там, на Западе, кажется, могут развернуться события. Но если здесь, на Востоке, будет что-то происходить, то они не уедут. Вот об этом он и спрашивает.

— Не знаю, — довольно угрюмо сказал Жуков. И потом повторил опять: — Не знаю. Думаю, что они нас пугают. — И после паузы добавил: — Думаю, что здесь ничего не будет. Лично я думаю так.

Он подчеркнул слово “лично”, словно отделяя себя от кого-то, кто думал иначе».

Читать эти записки — всё равно что разглядывать старые, довоенной и военной поры фотографии. Или смотреть военную кинохронику. Бегло, схематично, местами постановочно, почти по шаблону того времени, но оторваться невозможно.

После возвращения из Монголии Симонов написал поэму «Далеко на востоке». В издательстве «Советский писатель» она целиком вышла отдельным изданием в 1939 году. Халхин-гольские записки под тем же названием писались много позже. Удивительно, но стихи шли вперёд. Такое было время. И такой была литература.

Уже тогда, во время первых боёв, в газетных корреспонденциях, стихах и просто в блокнотных записях впрок, писатель обрёл то жестокое зрение военного человека, которое и поможет ему создать и «Живые и мёртвые», и «Разные дни войны», и «Глазами человека моего поколения», и поэтические шедевры военной лирики.

С самого начала Симонов был «многостаночником»: стихи, проза, пьесы, публицистика.

В 1940 году вышла пьеса «История одной любви». Постановку пьесы осуществил московский Театр им. Ленинского комсомола. Через год вышла другая пьеса — «Парень из нашего города». Впоследствии она была удачно экранизирована.

Перед самой войной Симонов, в то время уже известный писатель и драматург, окончил годичные курсы военных корреспондентов при Военно-политической академии и получил звание интенданта второго ранга.

Вместе со всей страной, вместе с РККА молодой писатель готовился к войне. Войной не просто пахло, она уже шла на востоке и на западе, чадила подбитыми танками и неубранными трупами на полях сражений.

В июне 1941 года запылали города и деревни Советского Союза. Враг вломился в пределы страны, начал теснить и терзать части и соединения Красной армии в приграничье, а затем и в глубине нашей родины. Немцы, имея на вооружении крупные бронетанковые и моторизованные соединения и передовую тактику, а также трёхлетний опыт боёв в Европе, действовали энергично. На первых порах у них получалось почти всё; они овладели инициативой, успех сопутствовал им, и казалось, остановить железную лавину уже невозможно. Вот-вот она захлестнёт Киев, Ленинград, Москву и устремится дальше, к Уралу.

Но уже летом того же 1941-го на отдельных участках фронта части Красной армии начали наносить противнику ощутимые контрудары. «Блицкриг» замедлил своё движение на восток. График немецкого наступления срывался. Большие потери в живой силе и боевой технике обескураживали штабы противника, деморализовали войска. Немецкий солдат вскоре понял, что того, чего удалось достичь в Польше и Франции, в России не будет. В России их ждёт другое. Все три направления наступления на русском фронте стали проблематичными. Здесь, на востоке, началась другая война.

В июле 1941 года Симонов отбыл в действующую армию. В районе Могилёва группа полковника А. И. Лизюкова заняла оборону, перекрыв главное направление немецкого наступления.

Жестокое сражение состоялось на Буйничском поле на участке обороны по обводу города. Сводный полк, в который были влиты многие части и отдельные подразделения, встретил немецкую танковую колонну, развёрнутую для классической атаки укрепрайона. Атаку защитники Могилёва отбили. Противник потерял тридцать девять танков. Это была победа! Свидетелем и летописцем её стал корреспондент газеты «Боевое знамя» Константин Симонов.

Репортаж о сражении рождался там, на Буйничском поле, в блокноте. Дописывался в дороге. Правился уже в Москве. И тогда же, в июле, газета «Известия» опубликовала его под заголовком «Горячий день». На фотографиях — сгоревшие немецкие танки.

Потом многое увиденное и пережитое в годы войны ляжет в книги «100 суток войны», «Живые и мёртвые», в стихи.

После войны, когда писал комментарии к своим фронтовым репортажам и очеркам, беглым заметкам в блокнотах и отрывочным воспоминаниям, Симонов пытался разыскать участников боёв на Буйничском поле. Никого не нашёл. А. И. Лизюков погиб в танковом бою под Воронежем во время одного из контрударов летом 1942 года. Солдаты и младшие командиры, командиры взводов и рот… Может, выжил кто-то из них? Никого не осталось. Кто погиб в отступлении, по дороге на Вязьму и Москву, кто уже во время наступления, по дороге на Варшаву и Берлин. «Слишком много друзей не докличется повидавшее смерть поколение…»

Что касается гибели генерала (звание присвоено в январе 1942 года) А. И. Лизюкова, то сложилось так, что в тот день Симонов оказался в расположении танкового корпуса, которым командовал Лизюков, и одним из первых узнал о его смерти во время неудачной атаки.

Летом 1942 года Симонов писал для «Красной звезды». Именно газета «Красная звезда» опубликовала его основные материалы периода войны. В то лето фронтовая судьба и воля главного редактора забросили его в Одессу. Одесса сражалась.

В том же 1942 году Симонову присвоено звание старшего батальонного комиссара, а через год, когда институт комиссаров упразднили, — подполковника. Звание полковника он получил уже после войны. Звёзды не сыпались ему на погоны и на грудь, всё добывалось трудом, талантом и постоянством, верностью раз и навсегда выработанному жестокому зрению.

В мае 1942 года приказом Военного совета Западного