Писательская рота - Сергей Егорович Михеенков

фронта № 482 старший батальонный комиссар Кирилл Михайлович Симонов[15] награждён орденом Красного Знамени. Зимой 1944 года ему, уже подполковнику, вручили медаль «За оборону Кавказа». В мае 1945 года — орден Отечественной войны 1-й степени.

Он был из тех военкоров, кто не вылезал из окопов, собирал газетный материал на батальонных и полковых НП, хорошо понимал цену жизни на войне и цену слова о войне.

На войне все проявления жизни воспринимались стократ острее. Это касается и самого главного человеческого чувства — любви. И отношения к женщине.

Ещё в 1941 году Симонов написал стихотворение «Жди меня». Это стихотворение сразу полюбилось читателям: и тем, кто сидел в окопах, и тем, кто ждал в тылу, работая на победу и поднимая детей. Время и читательское признание определило это стихотворение в ряд шедевров не только военной лирики, но и русской, советской поэзии XX века:

Жди меня, и я вернусь.

Только очень жди,

Жди, когда наводят грусть

Жёлтые дожди,

Жди, когда снега метут,

Жди, когда жара,

Жди, когда других не ждут,

Позабыв вчера.

Жди, когда из дальних мест

Писем не придёт,

Жди, когда уж надоест

Всем, кто вместе ждёт.

Жди меня, и я вернусь,

Не желай добра

Всем, кто знает наизусть,

Что забыть пора.

Пусть поверят сын и мать

В то, что нет меня,

Пусть друзья устанут ждать,

Сядут у огня,

Выпьют горькое вино

На помин души…

Жди. И с ними заодно

Выпить не спеши.

Жди меня, и я вернусь,

Всем смертям назло.

Кто не ждал меня, тот пусть

Скажет: — Повезло.

Не понять, не ждавшим им,

Как среди огня

Ожиданием своим

Ты спасла меня.

Как я выжил, будем знать

Только мы с тобой, —

Просто ты умела ждать,

Как никто другой.

Стихотворение написалось в один миг. Выдохнулось после пережитого под Могилёвом и Вязьмой. Там смерть стояла у виска. «Жди меня» посвящено любимой женщине — актрисе Валентине Серовой.

Валентина Серова была третьей женой Симонова. Ещё до войны окончательно распались его отношения с Евгенией Ласкиной, в браке с которой в 1939 году родился сын Алексей. В Серову Симонов влюбился как юноша. На её спектаклях всегда сидел в первом ряду с огромным букетом цветов. Пьеса «Парень из нашего города», написанная перед войной, сюжетно повторяла трагическую судьбу актрисы Валентины Серовой, потерявшей любимого мужа, лётчика Анатолия Серова. По сути дела, Симонов написал пьесу для неё, глубоко и искренне сочувствуя её утрате. Серова отказалась от роли — слишком свежа и глубока была рана. В начале войны театр эвакуировался в Фергану. Симонов писал Серовой частые письма, она отвечала тем же. Взаимное чувство уже разгоралось. Не видеться долго было мучительно. Вернувшись из-под Могилёва, Симонов не мог прийти в себя от пережитого и увиденного там. Грань между жизнью и смертью была мизерной, призрачной. Были мгновения, когда её и вовсе не существовало. В Москве его никто, кроме матери и редактора, не ждал. Навестил мать, а потом — к братьям-писателям. Заночевал у друга на даче. И там, ночью, томясь в одиночестве и бессоннице, разом написал «Жди меня».

В книге «100 суток войны» Симонов зафиксировал обстоятельства написания стихотворения и то, что предшествовало этим обстоятельствам:

«Пошёл дождь. Мы раскатали брезент на крыше, застегнули его на барашки и уселись, чтобы ехать. Панков нажал на стартер, а Трошкин[16], глянув в заднее стекло, сказал мне:

— Смотри, какая туча. Теперь уж не будут бомбить.

Но едва он успел это договорить, как мы услышали даже не гул, а свист уже пикирующего самолёта и, открыв дверцы, бросились на дорогу прямо у машины. Бомба рванулась метрах в пятидесяти сзади нас, скосив несколько деревьев и завалив ими дорогу. Трошкин поднялся и хрипло сказал, что наше счастье, что всё это сзади, а не впереди, а то бы пришлось ещё растаскивать с дороги деревья. Мы снова влезли в машину и решили больше ни за что не вылезать из неё, что бы там ни было.

Уже недалеко от поворота на Минское шоссе мы встретили втягивавшуюся на дорогобужскую дорогу дивизию. Машин было сравнительно мало; повозки, лошади, растянувшаяся, сколько видит глаз, пехота. Нам, недавно пережившим мгновенный прорыв немцев к Чаусам, показалось тогда, при виде этой дивизии, что такая “пешеходная” пехота — уж очень несовременный вид войска в нынешней манёвренной войне. Но я не мог представить себе тогда, в июле, что всего через пять месяцев, в декабре, когда я окажусь в только что отбитом у немцев Одоеве, меня охватит противоположное, такое же острое ощущение, при виде идущей мимо замороженной и застрявшей немецкой техники конницы Белова, у которой всё с собой, всё на лошадях и на санях, а не на машинах, и которая вдруг, в условиях зимней распутицы, стала более манёвренным войском, чем немецкие механизированные части.

В вяземской типографии у телефона мы встретили Белявского и Кригера, которые, оказалось, вернулись накануне. Было уже десять вечера. Они дожидались разговора с редакцией “Известий”. Панков заправил машину, мы обнялись с Кригером и Петром Ивановичем и поехали. И того и другого я увидел только в начале декабря, вернувшись в Москву с Карельского фронта.

Проехав через ночную, тёмную Вязьму, мы выбрались на Минское шоссе. Трошкин, совершенно больной, тяжело дыша, спал сзади в машине. Панков, который последние несколько суток не слезал с машины, всё время тёр глаза — ему тоже хотелось спать от усталости. А мне не спалось. Тревожное чувство, как и много раз потом при возвращении с фронта в Москву, охватывало меня. Я понял, до какой степени моя жизнь связана с Москвой и как я люблю Москву, только в эти дни, когда узнал, что Москву бомбят немцы.

Я ехал с тревогой. Мне хотелось как можно скорее увидеть Москву. Я не представлял себе, в каких масштабах происходят бомбёжки. И когда после первой бомбёжки, в течение всех этих ночей, над нами высоко с гудением проходили эшелоны немецких самолётов на Москву, я каждую ночь, считая дни, думал о том, что, пока я вернусь, будет ещё, и ещё, и ещё одна бомбёжка, и ещё какие-то новые разрушения и новые опасности для всех близких мне людей.

Ночь была чёрная как сажа. Как и в прошлый раз, неделю назад, нам навстречу летели гудящие грузовики без фар, гружённые снарядами. Почти всю дорогу до утра я, открыв дверцу, стоял на подножке для