Великая война. 1914 г. (сборник) - Леонид Викторович Саянский

Татарин канонир, оставшийся на пункте после проводки телефона, сочувственно хмыкнул:

– Так тосно, васброд, теперь знают, как стрелять!..

– Прра-авильно! – приветствовал вторую очередь наблюдатель. – А ну-ка туда поглубже заглянуть, где у них прикрытие-то?

И деловым отчетливым голосом сказал новую цифру дистанционной трубки.

Ответы стали чаще и лихорадочнее. Неприятель нащупывал батарею и не мог найти ее. Две или три очереди пустил по далеко вправо стоявшему сараю, не без основания предполагая, что он тоже заинтересован в разыгрывающемся поединке. Снаряды с воем взмыли где-то вверху, на секунду смолкли, и вместе с треском разрыва шрапнель с визгом осыпала соломенную крышу сарая.

– Гм, не глуп… хоть немец, а не глуп, – характеризовал момент наблюдающий офицер, с сомнением поглядывая на соломенную крышу сарая. – А, как думаешь, Ялшык, не сгорим мы здесь, а? Солома ведь…

И не слушая ответа, крикнул в трубку:

– Бризантный… Первое! Дистанция та же.

– Осмелюсь доложить, васбродь, – негромко бубнил за спиной голос татарина, – как есть казенное добро… В огне не горит, в воде не тонет – убить может сделаться…

Офицеру некогда было слушать. Черно-желтый клуб дыма в опушке леска показал ему место падения бризантного. Он склонил голову набок, подождал секунды две и, когда донесся грохот ответных выстрелов, стал считать:

– Раз… два, три, четыре… пять… Позвольте, а шестой где же?

– Не раньше, как через минуту, ударил шестой выстрел. Офицер был большой скептик: он покачал головой и тоном взрослого, уличающего ребенка во лжи, пробормотал:

– Ох, не надуешь, милый, брось… подбили тебе одно орудие!..

Время шло, обмен выстрелами продолжался. У офицера закоченели ноги, онемели руки, татарин Ялшык оказался уже раненным шрапнельной пулей в плечо и, кряхтя, делал сам себе перевязку индивидуальным пакетом, для чего должен был раздеться тут же, на жердочках. Огонь с той стороны усиливался, переходя порою в ураганный, – и чувствовалось, что батарея мечется в поисках бьющих по ней орудий. Наконец, она бросила поиски и сосредоточила весь огонь на сарае.

– Ну баня! – ворчал длинноногий офицер, щелкая зубами от стужи. – Этакую жарню дал!..

Наконец, удачно пущенный бризантный снаряд разворотил угол сарая, зажег солому на крыше и переломал зыбкие жердочки.

Офицер, не успевший натянуть рубашку татарин и телефон обрушились вниз, засыпаемые сверху обломками жердочек.

– Ну, пора, брат, втикать! – подымаясь с земли и захватывая остатки оборванного телефона, заявил офицер. – Итти можешь, Ялшык?

– Не можна итти, ползать надо, – ответил тот. – Ходи, ходи, бачка, – дом горит! – тащил он за собою возившегося с концом телефонной проволоки офицера, в остроте момента забывая официальное обращение и заменяя его родным «бачкой». – Ходи скоро – совсем горит!

Они отползли шагов на двадцать, как второй снаряд оглушил их до того, что оба приникли к земле и зажмурились. А когда оглянулись, пылающие головешки были раскиданы далеко кругом, и одна, по недоразумению удержавшаяся связь, гудела под ветром желтым, странным в надвигавшихся сумерках пламенем.

Шагах в ста от сарая длинной линией тянулись брошенные окопы. Офицер с канониром залегли в них и ждали. Казалось, вся ярость неприятельской батареи обрушилась на это место. Нельзя было высунуть носа из глубокого «стоячего» окопа. Вой, звон и треск рвущихся снарядов бороздили воздух. И уже стало темнеть, уже смутными стали дали синие, когда обстрел внезапно оборвался. Пождали засевшие полчаса, еще пождали, тьма вплотную стала над землею – и выползли. А когда добрались до батареи, командир только руками развел:

– А мы уж решили итти отыскивать трупы ваши… Как ахнуло в сарай, солдаты только закрестились: упокой, говорят, Господи!..

Длинноногий наблюдатель обогрелся, пришел в себя и, покручивая лезущий в рот ус, заявил:

– Уйти они ушли, это, пожалуй, несомненно, а одно орудие мы подбили… Я знаю!

Батарейный протестовал. Офицер уверял и, наконец, вызвался поискать орудие.

– Вы с ума сошли!.. Там же, несомненно, немцы еще есть! Батарея снялась, а в окопах обязательно сидят…

– Вот и узнаем… Не могли они этого орудия увезти, – стоял на своем наблюдатель, – а что в окопах, так зачем им там сидеть? Ушла батарея, и они ушли…

Он настоял на своем. Взял лошадь, одного солдата и отправился.

Была черная ночь. Не зимняя, когда тусклый отсвет снега белесым маревом кутает землю, а такая, как у нас бывает глубокой осенью.

Два человека верхом на лошадях оправились, как следует, в седлах, разобрали поводья и нырнули в густую, как черное масло, тьму.

V

Половину дороги шли на лошадях. Потом из осторожности спешились, пошли с левой стороны лошадей, чтобы каждый момент вскочить в седла. Кто его знает в непроницаемой тьме, где лесок? Сколько до него осталось идти, есть там кто или нет? Придется вернуться назад, или останешься здесь, на грязной мокрой земле, раскинув руки и уставив в черное молчащее небо невидящий взгляд?

Стали подниматься чуть-чуть вверх. Несомненно, лес. И разом, споткнувшись и оступившись, офицер полетел куда-то в яму, крепко ударившись о противоположный край плечом. На дне стукнулся обо что-то мягкое, ощупал руками, – труп.

– Трупы не убраны… Сомнительно, чтобы ушли.

Освобожденная выпущенными во время падения поводьями лошадь затопталась на месте, чувствуя пред собой глубокую канаву окопа.

И вдруг рванулась в сторону и поскакала куда-то назад, звучно отбивая подковами по вязкой земле. Кое-как перевели оставшуюся лошадь – огляделись, вернее, ощупались, прислушались. Странные звуки слышатся жуткой ночью. Лошадь, чутко насторожив уши, похрапывает, – и она тоже слышит что-то, что стелется над землей смутными, таинственными шорохами… То будто вздох почудится, то стон, а то отдаленный разговор послышится – и смолкнет вдруг все, и тишина звонкая, напряженная стоит между искалеченными снарядами черными деревьями.

Осторожно, тщательно ощупывая каждый предмет, стали шарить. Наткнулись на колесо – и думали: орудие, уже обрадовался офицер, – оказалось, зарядный ящик, а орудия, как ни искали, нет. Хотели лошадь привязать пока к колесу этого ящика – храпит, упирается, не идет близко. А с ней искать неудобно, плюнул наблюдатель и решил послать солдата на лошади за передком, взять ящик хоть, если орудия не удалось.

А сам остался ждать. И начались эти бесконечные часы глубокой ночи, когда затерянный в непроницаемом мраке человек стоял возле зарядного ящика в сосновом перелеске, где только что был неприятель. Сначала было ничего. Слышалось, как осторожно, опасаясь окопов и ям, пробирается солдат с лошадью по леску. Вот выругался он, запнувшись за что-то, или на захрапевшую, нервничающую лошадь. Может, на труп опять наткнулись?

«Трупы не успели убрать, когда же тут было подбитое орудие