Великая война. 1914 г. (сборник) - Леонид Викторович Саянский

Пришлось объяснить ему ошибку: от Сохачева, в котором происходил этот разговор, до Варшавы верст 50.

– Но, позвольте, нам сказали, что как только мы перейдем реку, так сейчас и Варшава… Реку же мы пытались перейти!..

Пришлось и в этом его разочаровать. Ту реку, о которой он думал, немцам вряд ли придется переходить. Он покачал головой, вздохнул и поник.

Общая тяжелая мысль о том, что конец еще не скоро, что к тысячам жертв должны присоединиться еще тысячи, объединила в одном настроении этого веселого, жизнерадостного приказчика с суровым, принципиально жертвующим собой офицером, дорожащим Железным Крестом.

И там, за вздрагивающими огненными зарницами, орудийными выстрелами, линией – страшной линией смерти, разделяющей две стихии, эта мысль растет и ширится, и все труднее и труднее немецким штабам двигать вперед скованную железной дисциплиной массу…

17 декабря [1914 г. ]

Ночная атака

I

Если бы кто-нибудь спросил человека, близко соприкасающегося с делом войны, что будет непосредственно завтра? – опытный и уже искусившийся в войне человек поведет слегка плечом и, приподнимая одну бровь, скажет:

– Завтра? Трудно, конечно, сказать определенно… Есть известные данные думать, что завтра мы с линии а – b продвинемся к пункту с, а немцы займут фронт е – f. Но, конечно, тут много обстоятельств, которые могут изменить этот план в зависимости от тех случайностей, что принесет сегодняшняя ночь…

Сейчас, когда я пишу эти строки в имении князя В-аго Б-х, в наполовину пустом кабинете, оконные стекла все время дребезжат от орудийных выстрелов. Тяжелые, потрясающие землю удары непрерывно бьют воздух, и так продолжалось всю ночь. Всю ночь сверкали зарницы работавших батарей, всю ночь шел непрерывный артиллерийский бой, а когда после чая, часов в десять, я вышел в сад, темный, прекрасный сад старинного имения, на дорожках которого тускло светился полустаявший снег, там, за две с половиной версты, кроме глухого грохота артиллерии, методично и обстоятельно трещал немецкий пулемет, который тотчас отличишь по звуку от русского, и лихорадочно, как костер, разгорающийся жарким огнем, трещала пачечная ружейная стрельба. А через несколько минут до погруженного в темноту, молчаливо задумавшегося о странных временах старого сада донесся раскатывающийся, постепенно нарастающий крик. Еще не разобравшись в нем, не понимая, что это за крик, я почувствовал странное внезапное волнение. Что делалось там, за две с половиной версты? Что-то важное, неизбежное, значительное, и это передавалось сюда сложной напряженностью.

И вдруг ясно, отчетливо и до жуткости близко донеслось одно протяжное, непрерывное слово, в котором слился не крик, а дикий, не похожий на человеческий, рев многих грудей: «ура!»…

– Ур-р-р-р-а-а-а!!! – ревело там, раскатываясь в стороне и вспыхивая все громче и громче. – Ур-р-р-р-а-а-а!.. – перекидывалось куда-то налево и вперед в то время, когда пулеметы заработали бойчее и пачечная стрельба слилась в один то повышающийся, то понижающейся треск.

Там атаковали. Там, подготовленное артиллерией, делалось самое важное и самое страшное дело войны.

Известно, что около деревни Патоки три корпуса немцев переправились через Бзуру. Они шли под непрерывным огнем и, по выражению одного из участников этого боя: «Ровно по мосту, по своим шли, т. е. наколотили их там – си-и-ила!!!»…

Эти три корпуса, уменьшившиеся наполовину, соединились с частями, наступавшими от Скерневиц. Линия расположения немцев, таким образом, несколько изменилась. Теперь она начинается несколько выше (по течению Бзуры) Сохачева, идет до Гумина. 16 ноября половина длинной деревни Гумина была занята немцами и половина русскими. Совершенно случайно мне пришлось быть в тех местах и напряженно следить, находясь в расстоянии не более одной версты, за бешеными атаками немцев, во что бы то ни стало желавших выбить русских из важного для них пункта.

Теперь, когда я пишу это письмо, явившийся раненый рассказал мне, что положение с тех пор не изменилось…….

Заваливая трупами свой путь, теряя из своих сомкнутых, по обыкновению, колонн до последнего человека, немцы, по выражению одного солдата, «прут на рожон». Днем все, кроме артиллерии, успокаивается. Это не значит, что сидеть в окопе спокойно, нет, достаточно высунуть из-за валика голову, как пять – шесть пуль накажут неосторожного. Днем спят, кто может спать, сидят, уткнув носы в землю – самое плохое дело, ибо при вынужденном безделье какие только мысли не полезут в голову! – сидят, кто не хочет спать – и все ждут…………………………………………

Ждут ночи раненые, потому что можно будет вылезти и доползти до перевязочного пункта, все – что принесут поесть и что придет приказ о передвижении, атак, или самим придется атаковать «его». И едва наступает ночь, как что-нибудь из ожидаемого непременно приходит.

II

Не так давно, два – три дня тому назад (на войне существует ночь и день, но счета им нет; редко кто из непосредственно действующих частей сможет ответить на вопрос – какое число и какой день недели сегодня?), выдалась особенная ночь. В части фронта Гумин – Воля Шидловская……………

Сидевшие в окопах наши части ожидали местной атаки. Перед тем, по обыкновению, артиллерия громила целый день, совершенно не считаясь с бесполезной тратой снарядов. Юмористическим эпизодом в эту канонаду врезался обстрел в течение пяти часов четырех куч свекловицы, прикрытых на зиму, как всегда здесь, землею и представляющих собою нечто вроде четырех редутов. Немецкие артиллеристы щупали нашу батарею часа два, наконец, решили, что эти-то кучи именно и прикрывают ее; и в течение пяти часов очередь за очередью непрерывно они били по этим кучам – методично и тупо, как все, что делают в этой войне немцы. По самому скромному подсчету они выпустили не менее трехсот снарядов, и от несчастных куч земля и бураки взлетали фейерверком. А русская батарея стояла чуть левее, в небольшой ложбинке, и чувствовала себя весьма недурно, как я имел случай убедиться лично. Стрельба шла планомерная, спокойная, прислуга вовремя ела, а батарейный командир угостил меня чаем, вскипяченным денщиком в котелке возле ручья. Правда, шальной осколок шрапнели иногда залетал и сюда, но это только служило плюсом данного положения, чуть повышая нервы прислуги, покуривавшей привезенные мной для солдат папиросы.

Когда совсем стемнело, в русских окопах возле Г. увидели, много левее, верст за пять – шесть, красивую, внезапно взвившуюся ракету, рассыпавшуюся яркими голубыми огоньками… И в ту же секунду по всему неприятельскому фронту справа налево (считая от нас) одна за другой стали взвиваться такие же ракеты; одна едва только достигала зенита и не успевала еще лопнуть, как с