Великая война. 1914 г. (сборник) - Леонид Викторович Саянский

Как брошенная ребенком на полу и подожженная для забавы пороховая нитка, вспыхнула вся цепь немецкого наступления. В ту же минуту артиллерийский огонь принял размеры так называемого ураганного огня, – т. е. огня, когда, не справляясь с очередями, орудия торопливо, как будто задыхаясь, выхаркивают снаряды, прислуга мечется от зарядных ящиков к ним, и отдельный грохот выстрелов сливается в потрясающий вой.

Это была несомненная атака, атака по сигналу на всем фронте. Ответом на нее с нашей стороны был непрерывный ружейный огонь. Пулеметы пока молчали, давая врагу придвинуться ближе. Через несколько минут в окопы явились дозоры и подтвердили наступление немцев. Ракеты и орудийный огонь не прекращались, а все больше разгорались. Казалось, что батареи кричат страшным надрывным криком, и под этот крик где-то там, в пятистах шагах, двигается плотная лавина немцев. Один из батальонных командиров, на часть которого был направлен особенно сильный огонь, послал случайно оказавшегося тут человека назад, в окопы второй линии, где был телефон, соединяющий ее со штабом полка, – вызвать патронные двуколки.

III

Посторонний человек кинулся из окопа, подпрыгнул, лег животом на жидкую грязь и, барахтаясь ногами, вылез из длинной кротовой норы, наполненной стреляющими солдатами.

Пригибаясь к земле, спотыкаясь и раза два шлепнувшись в жидкую грязь, посторонний человек помчался в темноту поля, озарявшуюся рвавшимися сзади ракетами и вспышками непрерывных выстрелов. Поле было мокрое, грязное, ноги человека разъезжались в стороны, а бежать надо было как можно скорее, потому что от этого зависело очень многое… Один раз человек налетел на что-то большое и мягкое и, запнувшись, грохнулся, простирая вперед руки, лицом в жидкую грязь. В те несколько секунд, когда он подымался, ощупывая, не потерял ли он самого главного, – пенсне (увы! без пенсне он ничего не видел), – он в трепетном свете вспышек ракет, несколько напоминающем вспышки магии при фотографировании, рассмотрел, что споткнулся на труп солдата. Это был, очевидно, один из тех смельчаков, что в сумерки думали проникнуть в окоп, запоздав накануне.

Человек побежал дальше, – и едва сделал несколько шагов, как страшным вихрем его подхватило, бросило на землю, перевернуло через голову, и уже по инерции он перевернулся раза два сам, дальше от страшного места… Но это было излишне, ибо «чемодан», этот бризантный снаряд, не столько причиняющий вред, сколько подавляющий психику, пролетел далеко в стороне, ударился в жидкую грязь какой-то ямы и не разорвался. Грязь парализует действие «чемодана» – он бессилен выполнить свое назначение, ткнувшись в мягкое ложе густой, мягкой грязи, в которую он зарывается совершенно. Но воздушный вихрь, который производит он при своем полете, силы необычайной. От бежавшего человека он пролетел не менее, как шагах в полутораста, но он свалил его с ног, перевернул несколько раз и, что хуже всего, произвел небольшое сотрясение всего организма. Целый день после этого эпизода случайный человек мучился тошнотой, доходившей до рвоты; и еще тяжелее было ему от того, что пенсне его все-таки погибло, несмотря на все заботы о нем.

Телефон оказался в окопе и работал исправно. На слова прибежавшего человека из штаба полка ответили, что патронные двуколки уже высланы.

Что у вас там такое? – настойчиво спрашивал из трубки, как всегда в телефоне, хриплый, простуженный бас. – Что за иллюминация?!

Атака… По всему расположению!..

Прибежавший человек отправился обратно. Впереди непрерывной линией сверкали ракеты и слепили глаза. Ружейная трескотня щелкала короткими, не перестающими ударами. И вскоре к ним присоединился пулемет, сухой, отчетливый, издали напоминающий стук швейной машины. Это машинное производство смерти имеет в себе что-то бездушное, механическое. Как бы ни была тороплива пальба из винтовок, всегда чувствуется нервничающая рука, направляющая ее. Это – живая стрельба, индивидуальность стреляющего невольно чувствуется в ней. Пулемет лишен души. Он обладает способностью выбросить шестьсот пуль в минуту и с одинаковым равнодушием сажает их в каменную стену, как и в человеческое тело. Это – машина, и по самому быстрому, разделенному едва уловимыми, но всегда одинаковыми интервалами, темпу чувствуется бездушное равнодушные машины.

IV

Когда бегавший к телефону человек вернулся, пулемет работал во всю силу своих шестисот патронов. Артиллерийский обстрел достиг наивысшего напряжения; задыхаясь, отбрасываясь за каждым выстрелом назад, окруженные суетливо бегающими людьми, пушки швыряли сюда огненные искры разрывов и выли живым, звериным воем.

Батальонный командир послал в условленное место к двуколкам за патронами. Солдат вышло человек двенадцать – и вернулось семь. Пять человек осталось там, в черном поле, убитые или раненые…

Трескотня усилилась, и дрожащая огненная лента русских окопов разгоралась ярче, как костер, в который подбросили новых сучьев.

Так продолжалось полтора или два часа. Постепенно – сначала ракеты, потом артиллерия стали смолкать у немцев. И в той же постепенности прогоревший костер стал тухнуть в русских окопах. Солдаты один за другим переставали стрелять, садились тут же в окопе и, неподвижно уставив глаза, в одну точку, сидели. Рука, еще вздрагивая, сжимала винтовку или машинально щупала набитый обоймами карман, но реакция после внезапного подъема уже наступала. Это не усталость, не сон, потому что усталость этих двух – трех часов была каплей в море трехнедельного сидения в окопах; это реакция, когда не хочется ни о чем думать, ничего говорить, и только в глубине мозга растет и ширится спокойная, теплая мысль: «Атака отбита!..»

Но это было не так…

Через час после того, как прекратилась перестрелка и неприятельские орудия редко, как будто исключительно по обязанности, мигали дальними зарницами, совсем перед окопами выросла темная масса немецкой колонны. Атака, оказывается, только начиналась. И разом, как будто подброшенные стальной пружиной, без команды, без единого слова, солдаты выпрыгнули из окопа. Я затруднился бы определить психологию данного момента. Апатическая реакция, охватившая людей после отраженной огнем атаки, – явление вполне понятное. Человек нервничал в течение трех – четырех часов, ежесекундно рисковал быть разнесенным в клочки влетевшим в окоп снарядом и палил, палил, палил… Самая пальба эта в значительной степени нервирует человека. Момент же, разом толкнувший людей из узкой ямы окопа на верную смерть, мог быть охарактеризован приблизительно внезапно вспыхнувшим движением…

– А-а-а, ты та-ак?! Ну, ладно, я ж тебя!.. Я тебе покажу!..

И показали. Немцев гнали версты две. Заняли их окопы, оставили часть в них и прорвались дальше, действуя штыками, прикладами и только изредка приникая на одно колено для выстрела.

А потом, когда утомленные и