Путь Инквизитора. Том третий. Божьим промыслом - Борис Вячеславович Конофальский

— Господин… Подождите… Господин…

Но Кляйбер, шедший с Волковым, оттолкнул его: уберись прочь. И Игнатий отстал сразу, а юный Леманн, что шел впереди барона уже отворял ему красивую дверь. Отворил… И уже зайдя внутрь, вдруг выскочил обратно, и взгляд его был… Как будто он изумлён или перепуган. Но дверь он не закрыл, как бы предолгая генералу войти. И тот вошёл, дом-то был его.

Почти на пороге освещённый падающим через открытую дверь светом стоял хорошо одетый мальчик лет десяти. Голова его была абсолютно бела, как будто к своим годам он успел уже поседеть, да так, что волос иного цвета не осталось вовсе. И то было не всё, у него не было обеих рук по локоть, лишь подвязанные рукава, а ещё генерала удивили его глаза. Они были так же белы, как и его волосы, в них не было зрачков, а были только белки. Мальчик был слеп, он стоял, как раз перегораживая генералу дорогу, его-то, видно, и испугался Фома Леманн. Но когда Волков остановился на пороге, этот самый мальчик вдруг поклонился ему, а после и сказал:

— Доброго здравия вам, и храни вас Бог, господин барон.

— Кто ты такой? — холодно, а может даже и сурово интересуется Волков, скрывая своё удивление: он знает меня? Он видит меня что ли? Такими-то глазами? А ещё генерала раздражает резкий запах кошачьей мочи, он витал прямо тут, в прихожей, у самого порога.

— Я Николас, господин. Паж и ученик госпожи Агнес.

Барон опять удивлён:

— Ученик? — это, как раз, удивило генерала ещё больше, чем то, что слепец так легко угадал его. — Чему же она тебя учит?

— Толкованию писания, господин.

— Толкованию писания?

— Да, господин, она говорит мне, чем евангелие от Марка, отличается от евангелия от Матвея. И в чём суть мудрости Иоана Златоуста, — отвечает Николас.

Но он, говоря всё это, так и не уходил с пути генерала, и за плечом того уже появился могучий фон Готт, он-то не собирался торчать в дверях и только ждал, чтобы Волков пропустил его вперёд, чтобы откинуть мальчишку прочь:

— Сеньор, — без всякой вежливости интересуется тот, — что он там болтает?

Но Волков не слышит своего оруженосца, он видит, как в трех-четырёх шагах за мальчишкой качнулась в полусвете большая тень и он рассматривает: кто это там. А там… Здоровенная баба пудов на восемь, если не на девять. Её белый передник подвязан под самую грудь, та свисает на обильное чрево, плечи у неё широки, лицо… Одутловатое, плоское, глупое… а волосы… Не собраны, как у нормальной женщины под какой-нибудь головной убор, а неопрятно рассыпаны по плечам. Конечно, он её помнит.

«Одно из чудищ Агнес».

А белоглазый вдруг и спрашивает у него:

— Желает ли господин пройти в дом?

А желает ли? Честно говоря, господин уже и не уверен. Баба эта ужасная, ребёнок без рук и с белыми глазами, кучер заросшей как у чёрта мордой…. Да ещё эта омерзительная кошачья вонь, которая точно душит его… И он вместо того, чтобы ответить на вопрос слепца, сам спрашивает:

— Где твоя госпожа, Николас?

— Госпожа отбыла на богомолье, — почти сразу отвечает мальчик.

— На богомолье? — Волков поворачивается и видит: чернобородый кучер стоит совсем рядом с ним. Да и карета тут же, у забора. — Пешком она пошла что ли?

— Нет, господин, Игнатий её отвёз, — продолжает Николас. — Госпожа отправилась в женский монастырь святой Бернадетты Хранительницы, что находится на улице Праведников. Ушла молиться на всю ночь. И после она всегда завтракает там.

— Господин, она велела мне приехать к обеду, — подключился к разговору кучер. — Сейчас уже буду запрягать.

— И что же…? Она там всю ночь молиться, что ли? — удивляется Волков. Всё это звучит для него странно.

— Каждую неделю госпожа ездит на ночь в тот монастырь молиться, — подтверждает мальчик. — И приезжает с молитвы лишь по полудню. — И пока генерал обдумывает услышанное, слепец снова интересуется: — Так вам угодно будет войти в дом, господин?

— Кошками у вас воняет, больно, — отвечает Волков. Нет, нет, ему точно не хочется входить в этот дом, который, кстати, принадлежит ему. — Передай госпоже, что я приехал. Как найду постой, так пришлю ей весть, чтобы была у меня.

— Непременно, господин барон, — отвечает ему Николас и низко кланяется.

Когда он садился в карету, балбес фон Готт интересовался:

— Сеньор, а что же мы не пошли в дом? Вы же говорили, что он ваш. Хоть зашли бы, посмотрели.

Этот болван… Он ведь не знал Агнес, так как знал её, например, Максимилиан или Ёган, и уж точно не знал её, как знали деву сам Волков или Сыч. Вот и спрашивал. А барону не захотелось входить в дом, наполненный какими-то страшными людьми, уродами и в котором, к тому же, так воняло кошками… И самой Агнес. И посему генерал ответил оруженосцу, садясь в карету:

— Там воняло котами. — И больше о том ничего. — Поедем до Черёмухова моста. — Он сам уже, признаться, немного позабыл Ланн и посему добавил: — Спросите у местных, как туда ехать?

А вот само место он узнал: хорошее место, широкая улица. Как узнал и прекрасную, но небольшую купальню Шмидта. И когда они проезжали мимо купальни, Кляйбер сообщил ему, указывая вперед:

— Вон тот дом… Который красив. Молочник сказал, что какая-то графиня в нём проживает.

«Домишко-то красив, да мал, — думает барон, разглядывая здание. Он понимает, что разместиться тут со всеми его людьми, не сможет. Да и карете с его четвёркой лошадей, кажется, места в доме не найдётся. — Ладно, посмотрим, может это ещё и не её дом».

Но графиня фон Мален и вправду жила там, и в этот час она была дома, и видно встала совсем недавно. В своей свободной, домашней одежде, с распущенными волосами, едва прикрытыми чепцом, с чуть припухшими со сна глазами, Брунхильда была просто прекрасна.

Живая и счастливая, она улыбалась барону, и кажется годы совсем её не портили, а наоборот — красили, от той девы, что повстречал он в захолустной харчевне, и следа не осталось, а на её месте теперь светилась красотой роскошная, ещё не старая женщина.

— Ах, братец… Как я счастлива… — Она, не стесняясь ни своих слуг, ни его людей, обняла его за шею, повисла на нём едва он пересёк порог её дома. Глаза женщины были полны слёз. — Наконец-то вы приехали. Я молилась каждый день о том, — она оборачивается к своим слугам. — Ну, что