Книги украшают жизнь. Как писать и читать о науке - Ричард Докинз

и биологии, не говоря уже о политических, военных и социальных институтах. Разделение труда между специализированными единицами (экспертами, органами, частями, подпрограммами, клетками) – настолько очевидный способ осуществлять любую сложную операцию, что нам положительно следует ожидать от сознания модулярности, если не существует достаточных оснований считать иначе. Впрочем, опять же, подробные аргументы приводятся в этой книге. Я просто повторяю свое соображение о том, что бремя доказательств лежит на противниках эволюционной психологии.

Конечно, отдельным эволюционным психологам необходимо усовершенствовать свой методологический протокол. Возможно, даже многим из них. Но это верно применительно к ученым во всех областях. Эволюционных психологов не должен угнетать непомерный груз скептицизма и априорной враждебности. Напротив, они должны гордо вскинуть голову и уверенно продолжать свою работу; ведь то, чем они занимаются, – нормальная наука внутри неодарвинистской парадигмы.

Вот все, что я хочу об этом сказать. А в завершение я намерен как можно ближе подойти к той jeu d’esprit, перед которой я спасовал в первом абзаце, сочтя ее слишком амбициозной. Иногда прогресс в науке зависит не от эксперимента или наблюдения, а от смены точки зрения: от возможности увидеть знакомые факты под непривычным углом. Мне бы хотелось думать, что “расширенный фенотип” – как раз такой случай. Другой кандидат – “генетическая книга мертвых”, а третий – “постоянно обновляемая виртуальная реальность”.

Идея генетической книги мертвых состоит в том, что животное, коль скоро оно приспособлено к своей среде, может рассматриваться как описание его среды. Компетентный и восприимчивый зоолог, когда ему представляется случай исследовать и препарировать экземпляр неизвестного вида, должен уметь реконструировать среду обитания и образ жизни животного. Строго говоря, реконструированные среда и образ жизни – это сложное среднеарифметическое от предковых сред и образов жизни предков животного: его СЭА[113], если использовать жаргон эволюционной психологии.

Этот концепт можно сформулировать в генетических категориях. Животное, на которое вы смотрите, сконструировано определенной выборкой генов из генофонда вида: генов, которые успешно прошли через длинную последовательность поколенческих фильтров. Это гены, которые выживают в СЭА. Следовательно, эти гены могут рассматриваться как описание СЭА: отсюда название “генетическая книга мертвых” (полное объяснение см. в одноименной главе моей книги “Расплетая радугу”).

“Подчиненная ограничениям виртуальная реальность” – это идея, что каждый мозг конструирует виртуальную модель мира, в котором движется животное[114]. Программа виртуальной реальности “постоянно обновляется” в том смысле, что хотя она теоретически способна симулировать сцены чистой фантазии (как в сновидениях), на практике она ограничена входным потоком данных от органов чувств.

Зрительные иллюзии типа куба Неккера и других двойственных фигур лучше всего интерпретируются именно в этом ключе. Данные, посылаемые в мозг сетчаткой, одинаково совместимы с двумя виртуальными моделями куба. Не имея оснований для выбора, мозг колеблется между ними. Виртуальный мир, который конструирует наш мозг, несомненно, сильно отличается от виртуального мира, конструируемого мозгом белки, крота или кита. И хотя эти сконструированные миры виртуальны, существует глубоко реальный смысл, в котором животное живет и выживает в своем собственном сконструированном мире.

Каждый вид конструирует виртуальные модели, полезные для его конкретного образа жизни. И стриж, и летучая мышь передвигаются на высокой скорости в трехмерном пространстве, ловя насекомых на лету. Оба поэтому нуждаются в одном и том же типе виртуальной модели мира, пусть даже стриж охотится днем, полагаясь на зрение, а летучая мышь ночью, полагаясь на слух. Квалиа, которые стрижи ассоциируют с цветом, суть в действительности конструкции программы виртуальной реальности. Мою догадку, думаю, невозможно проверить, но я предполагаю, что летучие мыши могут “слышать в цвете” в том смысле, что их программа виртуальной реальности, вероятно, использует те же самые квалиа для обозначений столь же насущных свойств их слухового мира. Текстуры поверхности, надо полагать, отражают эхо по-разному. Подобные текстуры, вероятно, столь же важны для летучих мышей, как цвет для стрижей. Поэтому программа виртуальной реальности летучей мыши, как я предполагаю, использует те же самые квалиа – красный, синий, зеленый и т. д. – как внутренние обозначения разных акустических текстур.

Мое предположение насчет летучих мышей – всего лишь один пример того, как идея непрерывно обновляющейся виртуальной реальности меняет наш взгляд на психологию животных. (Более подробное обсуждение см. в главе “Заново сплетая мир” [Reweaving the world] из “Расплетая радугу”.) Теперь я хочу объединить ее с идеей генетической книги мертвых. Если компетентный зоолог способен реконструировать СЭА животного на основании данных его анатомии и физиологии, сможет ли компетентный психолог сделать нечто подобное в отношении ментальных миров? Наверняка ментальный мир белки, если бы мы сумели в него заглянуть, оказался бы миром лесов, трехмерным лабиринтом стволов и веток, сучьев и листьев. Ментальный мир крота – темный, сырой и наполнен запахами, потому что гены, создавшие его мозг, выжили в длинной череде столь же темных и сырых предковых обиталищ. Программа виртуальной реальности каждого вида могла бы, если бы мы сумели ее воспроизвести, позволить нам реконструировать среду, в которой естественный отбор написал эту программу.

В наши дни мы привыкли говорить, в смысле скорее буквальном, чем метафорическом, что все гены какого-либо вида выжили в длинной череде предковых миров. Говоря о предковых мирах, мы обычно подразумеваем физическую и социальную среду. Прощальная острота моего послесловия, моя маленькая jeu d’esprit, такова: длинная последовательность предковых миров, в которых выжили наши гены, включает виртуальные миры, сконструированные мозгами наших предков. Реальные гены подвергаются (и снова в смысле, близком к буквальному) отбору на выживание в виртуальном СЭА, сконструированном предковым мозгом.

Хорошие (по-прежнему) финишируют первыми

В 1990 году я написал предисловие к книге Роберта Аксельрода “Эволюция кооперации”, изданной Penguin; это новая редакция, написанная мною для переиздания 2006 года.

Это оптимистическая книга. Но ее оптимизм – убедительный, реалистический, более приемлемый, чем наивный утопический оптимизм христианства, ислама или марксизма. Обещания награды в иной жизни за лишения или мученичество в этой настолько очевидно служат интересам обещателей, что нам стоит усомниться в них еще до того, как мы заметим отсутствие доказательств. Пророчества о конечном, неизбежном отмирании государства перед лицом всеобщей братской любви пролетариата чуть менее своекорыстны, но вряд ли более реалистичны. Любой оптимизм, чтобы быть убедительным, должен вначале признать фундаментальную реальность человеческой природы. И не только человеческой природы, но природы всего живого. Известная нам жизнь, и, вероятно, жизнь во всей Вселенной, если она имеется где-то еще, означает дарвиновскую жизнь. В дарвиновском мире выживает тот, кто выживает, и мир наполняется теми качествами, которые нужны для выживания. Как дарвинисты мы начнем пессимистически – постулируя глубокий эгоизм на уровне естественного отбора, безжалостное равнодушие к