Алкиной - Роман Львович Шмараков

рыба, могла бы делать что ей угодно без опаски, что ее заметят; мы, однако, усердия своего не ослабляли и гоняли воду туда-сюда, пока забава наша не кончилась вопреки ожиданиям: из-за деревьев, росших вдоль берега, высыпались здоровенные люди с ножами и, ухватив нас, мигом вытянули в прибрежную крапиву, говоря нам, чтоб не кричали, не то мигом прибьют; этому приказанию мы тем быстрее повиновались, что свирепые их рожи с горящими глазами сильнее всяких угроз действовали. Так мы, едва успев натощак отпраздновать нашу свободу, вновь оказались пленниками, ибо эти люди, в которых нетрудно было узнать разбойников, скрутив нам руки за спиной, потащили нас неведомо куда. Я плелся, подталкиваемый в спину, в горьких раздумьях о том, что с нами станется. Из их разговоров я понял, что они всей толпой недавно совершили набег на какую-то усадьбу и, опустошив ее, счастливо вернулись, а теперь благодарят удачу, что она еще длит свои благодеяния, послав нас нежданным подарком. Скоро привели нас в большую пещеру посреди чащобы, где было их обиталище, и, втащив, бросили в угол, заваленный скарбом, а сами занялись приготовлением ужина. Между тем они обсуждали, как с нами лучше поступить: продать или оставить себе, дабы мы вели им хозяйство и утешали их одиночество, но сперва искалечить ноги, чтобы нам было не убежать. Глаза мои затмились, сердце упало; никогда не бывал я в таком отчаянии, как теперь, представляя, что до конца дней буду ковылять вокруг разбойничьего котла и отвечать на ласки негодяев. Все мои надежды, все внушения честолюбия казались мне в этот миг чужими и враждебными, как бы плутнями случая, ведшего меня к позорной кончине. Взглянув на Леандра, я увидел, что и его лицо бледно от страха. Разум мой не подсказывал мне способов выбраться отсюда невредимыми; тогда я в сердце своем взмолился, как мог усердно, прося небеса вызволить нас из этой берлоги и обещая что угодно, лишь бы вновь увидеть свободу. «Славно мы прошлись по этой усадьбе, – сказал один. – Будут нас помнить! Не найдется ли у кого вина? горло пересохло». Другой подал ему баклагу, говоря: «Вот, напейся: этой воды я набрал из ключа в той усадьбе, которую мы разорили», а тот пил и нахваливал, будто ничего слаще этой воды ему вкушать не доводилось. «Жаль, – сказал третий, – что сгинул наш Тетриний: думаю, больше не свидимся; хороший был товарищ и надежный». – «Меня он выволок из хижины, когда крестьяне ее подожгли, и со мною вместе через них пробился, – сказал один: – не будь его, рассыпался бы я в золу». – «Тащил я тяжелый тюк из усадьбы, – сказал другой, – а Тетриний мне помог, хоть и своей ношею обремененный; большой доброты был человек». – «Подавился я куском рыбы, – молвил третий, – а Тетриний, оказавшись рядом, не сплоховал и пособил; без него, глядишь, задохнулся бы я насмерть». Так они поминали своего приятеля и участника славного их промысла.

XIV

Тут высокая тень упала на стену, и разбойники вскочили, схватившись за ножи и дубины. В устье пещеры показался человек, роста среднего, простоватого вида, с широкой раной на лбу. При виде его раздались возгласы удивления и досады.

– Так ты жив! – приветствовали его. – Ну и счастливцев рожают в Аспенде! Дураки мы были, тревожась о тебе: видать, ты прилег полежать в траве, пока мы трудились!

– И вовсе ты не спасал меня из горящей хижины, – сказал один: – я сам выбрался, а ты потом подбежал; или кто-то другой меня выволок, не помню, только не ты.

– А с тюком ты дурно мне помог, – прибавил другой: – когда перебредали реку, поскользнулся и с тюком вместе возьми да упади в воду: в нем соль была, так половина ее растаяла и ушла с рекою, а могли хорошо продать, спасибо тебе.

– И когда я поперхнулся, я бы и без тебя справился, – сказал третий, – и вовсе это была не рыба, а курица.

Тетриний в замешательстве переводил взор, не зная, чему отвечать. Когда разбойники насытились попреками, он сказал:

– Напрасно вы, мои товарищи, думаете, что я отлынивал, пока вы несли за меня труды: в мыслях у меня не было ничего подобного, и если б не непредвиденный случай, вы бы хвалили сейчас мое рвение и расторопность. Произошло со мной нечто такое, что я сам себе плохо верю, об этом вспоминая, однако же прошу вас выслушать: может быть, это загладит мою вину или хотя бы внушит вам снисходительность.

Когда мы с вами грабили усадьбу и я, вдали от вас всех, оглядывался, чем бы поживиться, налетел на меня, грозно вопя, здоровенный слуга с дубиной в руках, и не успел я руки поднять, как он рассадил мне голову и, казалось, весь мозг из нее вышиб. Полумертвый, повалился я в кусты и лежал, пока вы, любезные мои товарищи, нагрузив себя и добытых ослов добытым добром, спешно уходили из разоренной усадьбы прочь, роняя на пути то одно, то другое. Не в силах ни слова сказать, ни пальцем двинуть, я ждал, уверенный, что жизни моей конец и что заботиться ни о чем уже не надобно. Недолго я так пролежал: скоро, привлеченные запахом, появились демоны, которым надлежит препровождать каждого в отведенное ему место. Я хорошо их разглядел: отчасти они похожи на моль, отчасти же – на рыболовный крючок. Вертясь роем вокруг меня, они совещались, что со мной делать, не смущаясь тем, что я их слышу. «Этот человек, – говорили они, – потерял всю или почти всю кровь: поглядите, у него на лбу дыра шире, чем в отхожем месте; а у нас в аду на дверях, прямо над верхним засовом, написано, что человек, полностью лишившийся одного из гуморов, жить дальше не может; так сказал Гиппократ, а никто еще не жил вопреки Гиппократу». Убедив друг друга в этом, они подхватили меня, словно я был пухом набит, и, крепко тряхнув, разом отделили мою душу от тела: я и проститься с собой не успел, как они потащили меня за собою, давая мне тычков всякий раз, как им казалось, что я мешкаю. Вышли мы из ворот усадьбы, никем не замеченные, хотя кругом стонало и вопило множество людей, и пошли по дороге; я пытался, осилив робость, их спрашивать о том о