Сады земные и небесные - Лидия Николаевна Григорьева

И страна укоротилась: ни в Прибалтике, ни в Армении, ни в Киеве не купят, а значит и не прочтут мою книгу, изданную в России, а тем более, допустим, в Киото или Лондоне.

Но в те давние времена вопрос показался странным еще и потому, что книжечки поэтические, если уж выходили, то десятитысячным тиражом – минимум. И это только у «маленьких» поэтов. А у «больших» – тиражи были и вовсе миллионные. Но знал, знал страдалец что-то такое, что нам (молодым и не очень) было тогда неведомо: 500 читателей, включая родню, – предел притязаний поэта. Пятьсот да еще десять мифических негритят, один из которых, как известно, утоп; ему, как известно, давно купили гроб…

Не ходи, о, читатель, купаться в житейское море! Сиди дома и книжку читай.

Смотрю, уже сидит один такой. Читает. Тот самый, о котором еще Пушкин писал, дескать: «пока в подлунном мире жив будет хоть один пиит». Так что было: у кого – пятьсот, у кого – больше, а стало – один. Да и тот в далеком (так у Пушкина) грядущем.

Вот этот «один пиит» и есть бессменный, бессмертный читатель поэзии: Вечный Жид, Агасфер читательского процесса. И пока он жив, пока этот древний сюжет не отменили за ненадобностью, жив будет и лилейный Фет, и прямолинейный Тютчев.

Да не сейчас ли уже в тайге, в обветшавшей избушке возжигает компьютерную свечу некий юноша, ощутивший себя поэтом? Он, как в зеркало глядится в омут чужих пока что строк. И канет и, вынырнув, насочиняет, глядишь, нечто свое, непредсказуемое и неповториме. В единственном числе.

Так что один миллион читателей или просто один, разницы никакой. Шесть нулей ничего нам не говорят и никому ничего (кроме гонорара) не добавляют. И пусть будет читатель совсем один, но зато настоящий, на все сто, стоящий.

Видел ли кто в лицо своего читателя? Ох, скажут «большие» поэты, вы просто опоздали и не видели, как нас ликующая толпа на руках выносила из зала Чайковского!

Видели, как же, старые стертые кадры хроники. Да, что поделаешь, эта лавочка давно закрылась. Это все было при жизни. А я – о грядущем.

Будут ли сады российской словесности цвести и приносить плоды, зависит от садовника: читателя то есть.

А садоводство – нежная наука.

Сумасшедший садовник

Целый день сумасшедший садовник

строил клумбу, троил ремесло.

Утром вышел он в сад – и следов нет:

все бурьяном крутым заросло.

Целый день сумасшедший строитель

колоннады цветов возводил,

вышел в сад поутру напоить их —

смертный ужас его охватил.

Целый день гнул горбатую спину,

над землей возводил купола,

чтобы утром увидеть руину,

что цветы под собой погребла!

Сумасшедший – не умалишенный,

с белым светом не чуя родства,

он стоял со свечою зажженной

над развалинами божества.

И светилось в руке заскорузлой,

и сияло средь белого дня,

нелогичный пейзаж среднерусский

освещая и душу садня.

Часть третья

Толкование сада

статьи – интервью – рецензии

Не мня постичь

всей сокровенной сути,

не устаю молить,

чтоб в этот сад

входили только люди

способные любить…

Летающий сад

Константин Кедров

Предисловие к книге Лидии Григорьевой

«Shards from the Polar Ice»

Без Лидии Григорьевой трудно представить русскую поэзию второй половины двадцатого века и начала двадцать первого. Её лирический голос правдив, узнаваем и абсолютно свой, ни на кого не похожий. Её творческая биография сливается с географией российского материка. От Донбасса до Ледовитого океана, и оттуда до Казани и Москвы. В Казани, где протекала её студенческая и творческая юность, создана экзистенциальная лирика, где человек, одинокий в необъятном мире, лежит, накрывшись этикеткой. Время от времени пронзительная дрожь воспоминаний об Украйне милой, где протекало детство, и ныне необъятная скорбь по растерзанной стране.

Как всякий истинный поэт Лидия Григорьева одна в мире. Как всякий истинный поэт она со всем миром и во всём мире. Живя в Лондоне, она взращивает летающий сад своей поэзии, которая вопреки времени всё молодеет и молодеет. Её поэзия – сад летающих цветов. Ароматный, воздушный, пряный. И в то же время это вид из окна на Ледовитый океан в доме, обдуваемом всеми мировыми ветрами.

Не примыкая ни к каким движениям и течениям, Лидия Григорьева дарит миру свою нежную, ранимую, умную лирику. Умную, как умная молитва, – для всех, но только своя. Она на явном творческом взлёте, и траектория её полёта поэтически бесконечна.

«Осколки полярного льда» (Lidia Grigorieva, «Shards from the Polar Ice», Selected poems, Translated by John Farndon with Olga Nakston. Glagoslav Publications, London, 2016).

Из диалога с Лидией Григорьевой

Юрий Беликов

Как человек, многие годы собиравший антологию «Сады и бабочки», свидетельствую: в пространстве трёх веков отечественной поэзии нет автора, более фанатически преданного теме Сада. Там, где Лермонтов лишь оговорился: «Вокруг меня цвёл Божий сад…», Лидия Григорьева преподаёт нам «Воспитание сада». Сад её Сын. Но и Отец. Но и – Дух Святой. Вечная тема. И ничего кроме.

Однажды сеть моя (а я в иные годы по нескольку раз на дню, будто старик из пушкинской сказки, забрасывал поисковую приманку в море Интернета) вытянула из его взбаламученных вод золотую рыбку – летающую по волнам от Казани до Лондона поэтессу Лидию Григорьеву. И… Сейчас я уже могу признаться, что в одном из садков-файлов моего компьютера обозначено: «Сады Лидии Григорьевой».

Однако принцип этой антологии строился на том, чтобы, независимо от природы и величины поэтических дарований, представить всех поэтов равными среди равных (потому что все дети ЕДИНОГО САДА) – то есть по одному, но, с моей точки зрения, лучшему или необходимому стихотворению на обнаруженную тему. И если касаемо других авторов я, пусть не избежав некоторых сомнений, определился в выборе, то именно со стихами Лидии Григорьевой было всё по-другому. У неё – почти все стихи про САД. Мало того, – почти все благоуханны. Какому отдать предпочтение? Укоренить в почве антологии не один, а два-три, пять-восемь, двенадцать?.. Но тогда бы я нарушил жёсткий антологический принцип. Утверждаю: поскольку я по