Сады земные и небесные - Лидия Николаевна Григорьева

фотографией. Мало кто знает, что он оставил после себя семь тысяч (!) фотографий. Великим фотографом-пейзажистом был Леонид Андреев. Альбом, изданный в Великобритании трудами исследователя его творчества Ричарда Дэвиса, яркое свидетельство очевидной и удавшейся попытки удержать этот мир, увековечить его (что и является, по моему убеждению, конечной целью искусства) не только с помощью словописания, но и визуальными средствами. Прекрасным фотографом был писатель Илья Ильф. Эти примеры можно продолжить.

Н. Г.: «Эстетика любования» – это просто термин или стиль жизни?

Л. Г.: Скорее, состояние самоуглубленного созерцания полюбившегося объекта, тихий восторг, мирный огонь, а то и пожар экстаза. Эстетика любования, как известно, свойственна не только отдельным людям, но и целым народам. Самый расхожий пример – коллективное любование цветущей сакурой или садом камней, или видом на Фудзияму в Японии. Восточные мудрецы вкладывали в любование (потоком воды, бликами живого огня, пейзажем, предметом etc.) сакральный смысл. Суть этого процесса лицезрения цветка или горы – в счастливой сосредоточенности на одной, сколь угодно малой части Творения с тем, чтобы через малое познать Огромное и влиться в эту Огромность своим собственным существованием. Часто при этом люди Востока испытывали священный трепет и входили в транс, из которого выходили обновленными и очищенными. Для древних китайцев, как и для современных японцев, любование – совершенно неотъемлемая часть религиозного мироощущения.

Любование лежит и в основе любой коллекции: лаская вожделенные предметы взглядом, прикасаясь к ним руками, страстный коллекционер испытывает наслаждение равное любовному восторгу (пример пушкинского Скупого Рыцаря тут только лыко в строку). Но если созерцание – это более всего работа для философствующего ума, то любование – область чувствований (импрешен, импресьон), область поэзии. Это как бы уже экстракт чистого удовольствия. Занятие не для лентяев, следует отметить.

Медики давно заметили зависимость человеческой психики от того, какие краски, звуки и запахи его окружают. Любование прекрасным, как утверждали они еще в древние времена, способствует долголетию, ибо в процессе экстатического любования, которое я проповедую, вырабатываются в организме так называемые гормоны радости. А гормонотерапия лежит в основе многих современных научных обретений. Так что, это, скорее всего, стиль жизни, а не отвлеченное понятие.

Н. Г.: Все импрессионисты стремились запечатлеть сиюминутное. Почему именно Моне?..

Л. Г.: Вот о сиюминутном и речь. О том, чтобы продлить его в пространстве и времени! Что такое поэзия, если не чистой воды импрессионизм? Впечатлительность – важная составляющая поэтического дарования.

А Моне… Он прожил 86 лет, из них ровно половину – 43 года – в своем саду, в Живерни, в 80 километрах от Парижа. И он сам, с помощью родни и редких помощников, строил свой сад. Уход от мира, от публичной жизни за садовую ограду, конечно, не самый тягостный вид отшельничества. Тем более, что он не отрекся от дара Божьего и не закопал свой талант. Более сорока лет он не только возделывал свой сад, но и живописал его: писал по живому… Он пытался остановить мгновение, сделать его бессмертным. Сотни, тысячи вариантов только одних кувшинок в его знаменитом теперь на весь мир пруду! Я вспомнила о Моне, когда увидела, что я делаю бесконечное количество снимков одного и того же цветка в разных его состояниях: в вечернем и дневном освещении, после дождя и до него, рождение бутона и постепенное старение (все, как у людей). Ну, просто: собор в Руане, а не ярая роза сорта «Пикадилли»! Больше десяти лет я делаю то, что он делал сорок три года: люблю свой сад, любуюсь им и хочу поделиться своим восторгом с другими людьми. И если я еще не законченный маньяк эйфории любования, то на близком подходе к этому.

Н. Г.: Метафизику сада можно постигнуть, вернувшись к воспоминанию об утраченном рае. Но расскажите об этом проекте не как поэт, а как садовник. Как вы «готовите» цветы к съемке? Вы «режиссируете» или просто берете фотоаппарат и выходите «на охоту»?

Л. Г.: Для этого конкретного фото-проекта я определила несколько жестких и обязательных правил: работать только с естественным освещением и живыми, не срезанными цветами в своем саду. Когда я работаю, то есть слежу за перемещением солнца, ловлю его лучи на лепестках, чтобы схватить, «снять», унести с собой этот блик или эту сверкающую на цветке каплю росы, я ощущаю себя как бы под неким градусом, «под шофе». В свое оправдание могу только сказать, что за каждым удавшимся кадром стоит текст, а иногда даже целый литературно-драматический сюжет или поэтический образ. Таких фото-эссе у меня уже много: «Слезы по генералу Гамову» (красные розы после грозы, которая обрушилась на Лондон в день смерти генерала в японском госпитале) или «Мак имени Елизаветы Хилл». Ну, и так далее, как говаривал, вдруг обрывая чтение своих стихов, Президент Земного Шара Велимир Хлебников.

Н. Г.: Что для вас зимний сад?

Л. Г.: О, для меня это не цветущие круглый год английские сады (зимние примулы, цикламены и анютины глазки, пробивающиеся уже первого января ростки крокусов или цветущие в феврале японские вишни и камелии) и даже не оранжереи с их удушливой африканско-индийско-бразильской экзотикой, а черно-белый яблоневый русский сад, сибирские сугробы, степные метели, полярная пурга и мириады снежинок (вот бы поймать их в кадр!) в чистом морозном воздухе. Короче: «…и снежные цветы, и вьюжные лилеи, молочные стога, вся в белых перьях липа: глубокие снега, любимые до всхлипа…». Вот такая вот вечнозеленая английская зимняя хандра: тоска по родному снегу…

Н. Г.: Как пришла идея начать фотографировать? Вы снимаете еще что-нибудь, кроме вашего сада?

Л. Г.: Фотография (только зритель) и джаз (только слушатель) – увлечения моей юности, пережившие множество других не менее замечательных маний. Я вообще люблю делать то, что легко удается: встала на коньки и не упала, поехала, значит, можешь стать чемпионом, не так ли? Я была неплохо подготовлена и к садовому отшельничеству (зачитанная книга на полке в Москве «Философия японского сада»), и к фотоделу, ибо умела строить кадр, чувствовала объектив, как продолжение моей собственной плоти и сути. Но… не было идеи, объединяющей умение и хотение. И вот она появилась и потихоньку, с Божьей помощью, воплощается.

Н. Г.: Сад – это единое целое, а каждый цветок – просто «нотка» симфонии, или вы вступаете в «личные отношения» и с каждой нотой? У вас есть любимцы среди цветов? Бывают ли цветы более или менее фотогеничными?

Л. Г.: Любимицы, как ни банально, розы, а среди животных – кошки и коты… А что касается фотогеничности… О, да! Есть у