Египетский дом - Алла Дубровская

удивляло Машу. С нами он был добродушным и доверчивым. Ничего враждебного и злобного мы в нем не замечали. Не оправдались и наши надежды на отца семейства. Страстный любитель авиации, он купил списанный в армии военный джет25 и каждую свободную минуту тратил на его освоение. Ему явно было не до приемного сына. Так прошли еще пара лет. Ближе к концу нашей истории Чарльз купил новый дом в Принстоне26, куда перебралось все семейство. Там мы навестили их в последний раз. Приобрести дом, принадлежавший когда–то президенту Вудро Вильсону27, мог не всякий миллионер. Видимо, дела шли хорошо, но только не с Сережей. В его комнате на стене я заметила листок с правилами поведения. На первом месте стояло почему–то особенно возмутившее меня правило «Всегда говорить правду». Стало понятно, что доверия друг к другу здесь не было, впрочем, как и любви. Уехали мы грустные, обсуждая по дороге, что же делать дальше. А еще через несколько дней раздался панический звонок Ани. Сережа совсем отбился от рук. Вспыхнул очередной скандал. Достаточное к тому времени знание английского языка позволило ему отчетливо выразить простую мысль: «Я ненавижу вас всех!» Как–то само собой вспомнилось пророчество поэта, показавшееся когда–то плохой шуткой. Что можно было сделать в подобной ситуации?

– Родители должны найти выход. Это их ребенок. Они ответственны за него, – с горькой печалью в голосе говорила Маша.

И они нашли выход. Ничего нового. Именно то, что делают в Америке состоятельные родители с неуправляемыми подростками: их отправляют в специальные школы, причем как можно дальше от дома. Подобрали такую школу и для Сережи. В далеком Вайоминге, в горах, на ранчо какой–то семейной пары, которая приучала непокорных подростков к суровому труду и чтению Библии. Это было просто удручающе. Сил навещать его в такой глухомани не было ни у кого. В последний раз я видела Сережу совсем повзрослевшим, мужиковатым, с обветренным лицом и мозолями на ладонях. Жизнь в Вайоминге пошла ему на пользу. Он казался спокойным и не держащим зла на приемных родителей. И снова Маша выглядела счастливой рядом с мальчиком, признавшимся ей когда–то в том, что у него никого нет. Сейчас он уже не помнил ни детского дома, ни страны, из которой был увезен почти десять лет назад, ни языка, на котором говорил в той стране.

Ну а потом… Потом, где–то через полгода, раздался звонок:

– У меня для вас печальная новость…

– Да что случилось, Маша?

– Семья Сережи погибла…

– Как погибла, что вы говорите?

– Разбились в самолете… Все…

– И Сережа?!

– Он же в Вайоминге…

Об их гибели написали даже в «Нью–Йорк Таймс». Семейство направлялось из Принстона на остров Мартас–Винъярд28, облюбованное верхушкой Демократической партии место летнего отдыха. Уже на подлете к аэропорту диспетчер сообщил пилоту об опасно низком уровне высоты самолета, заходящего на посадку.

– Выравниваю, – последнее слово Чарльза в этой жизни.

«Какие бывают странные трагические совпадения», – думала я, читая некролог.

Ровно год назад, почти день в день, при подлете к тому же месту разбился самолет Джона Кеннеди–младшего29, сильно приударявшего в свое время за Аней.

– Красавчику нравились блондинки. Это у него наследственное, – вспомнила я слова Чарльза. В них слышалась не только ирония, но и гордость за жену, отвергнувшую ухаживания известного ловеласа.

«Да всегда ли она сама говорила правду?» – совсем некстати подумалось мне.

Впрочем, какое это теперь имело значение.

А еще через год умерла Маша. Перед смертью она разослала письма всем друзьям с просьбой не забывать Сережу и поддерживать с ним отношения. Эту просьбу никто не выполнил.

Хотя нет. Мы все помнили его. Гугл послушно выдавал место его проживания: все тот же Вайоминг. Скорее всего, он женат. Наверное, есть дети. Кое–что мы знали о нем точно. Денег, оставленных по завещанию Чарльза, Сереже должно было хватить до конца жизни. Точная сумма была неизвестна, но предположительно превышала несколько десятков миллионов. Отошел в его владение и знаменитый дом Вудро Вильсона, ставший объектом притязаний детей Чарльза от первого брака. Насколько мы знали, дом таки присудили им. Желающих поживиться за счет умственно отсталого миллионера было много. Последний процесс со своим финансовым советником, присвоившим пару миллионов, Сережа выиграл. Думаю, основная часть этих денег ушла на оплату адвокатов.

– Насколько бы ему легче жилось без этих миллионов, – вздохнула Джэйми, закрывая альбом со старыми фотографиями. На кухне стемнело, но нам не хотелось зажигать свет.

– Может, я когда–нибудь соберусь и слетаю в Вайоминг, – без всякой уверенности в голосе тихо сказала я.

– Не заморачивайтесь, милая, – понимающе откликнулась Джэйми. – Он уже взрослый человек. Вас, скорее всего, не помнит. Бог его знает, как все может обернуться при встрече.

На следующее утро мы тепло распрощались, и, сев в автобус, я покатила назад по направлению к Мортон–стрит, по направлению своей памяти.

Сколько лет Маша прожила в этом доме, теперь знает только Эндрю Блэйн, его владелец. Энди, как зовут его близкие, привык к появлению русскоговорящих людей с камерами около лестницы в несколько ступенек, ведущей к входной двери. Некоторых он даже проводит во внутренний дворик, святая святых, и показывает окна прежних жильцов. Из тех, кого я знала, здесь уже никого нет. Сначала уехала Марго Пикен, занимавшая квартиру на первом этаже. Высокая англичанка, правда, совсем не рыжая и без малейшей спеси. Я мгновенно распознавала по телефону необычный тембр ее голоса with a heavy british accent30, когда она звонила Маше, а той не было дома. Их связывала многолетняя дружба. Мне доставляло большое удовольствие наблюдать за ними: эти немолодые, одинокие женщины, чуткие к любым проявлениям несправедливости, отдавшие много лет работе в Amnesty International, в своих разговорах могли перейти от подробного обсуждения злодеяний Пол Пота к проблемам парковки в Манхэттене и диете толстеющего кота Миссисипи, владелец которого тоже был большим другом Марго. При этом они были горазды на ироничные и остроумные ремарки, вызывавшие смех у всех присутствующих. Кажется, Маша говорила что–то о том, что, проработав около тридцати лет в ООН, Марго разочаровалась в деятельности всевозможных Human Rights Watch31 и вернулась в Лондон. Через какое–то время уехал и жилец другой квартиры на первом этаже с окнами во двор. Окна квартиры Маши Воробьевой никого не интересуют, но Эндрю всегда упоминает ее имя в кратких экскурсиях по дворику своего дома.

Эндрю Блэйн. Что я знаю об этом седом как лунь старике? Очень мало. Я видела