Суворов — от победы к победе - Сергей Эдуардович Цветков

Турки бежали всю ночь, пока визирь, переправившись через реку Бузео, не приказал взорвать за собой мост. Его солдаты метались по берегу, бросались в воду, тонули, а валашские крестьяне толпами стекались к реке и грабили потерявших всякое мужество турок. Через несколько дней к визирю добралось 10 тысяч человек — все, что осталось от армии.

Суворов и Кобург, съехавшиеся под вечер, молча обнялись. Кобург во всеуслышание называл Александра Васильевича своим «учителем», а австрийские солдаты дали Суворову прозвище «генерал вперед». Словцо доставило ему немалое удовольствие: Суворов не мог произнести его без самодовольной усмешки.

Наутро союзники без труда захватили оставленный лагерь визиря. Помимо богатой добычи они обнаружили в нем тысячи цепей, в которые турки предполагали заковать пленных. Визирь, дважды разбивший в прошлом году австрийцев, не сомневался в успехе и на этот раз.

Суворов ознаменовал победу особым торжеством. Войска построились в одно каре, в центре которого священник отслужил молебен; по окончании священнодействия Александр Васильевич произнес речь, а солдаты и офицеры увенчали себя зелеными ветками. Затем Суворов удалился к себе в палатку и написал подробную реляцию на 12 страницах. Урон турок, по его словам, простирался до 15 тысяч, были захвачены 100 знамен, 80 орудий, тысячи повозок и голов скота. Потери русских исчислялись в 200, а австрийцев — в 400 человек.

Победа была из ряда вон выходящая, мало чем уступавшая Кагульской. Победитель сразу выдвигался в разряд лучших европейских полководцев. Именно так и была воспринята весть о Рымникском сражении (австрийцы называли его сражением при Маринешти) в России и на Западе. Потемкин, позабыв о размолвке, писал Суворову: «Объемлю тебя лобзанием искренним и крупными словами свидетельствую мою благодарность… Если мне слава…, то вам честь…» В беседе с французским послом Сегюром светлейший смело рисовал такую картину военных действий: «Вы хотите поддерживать государство, готовое к падению, громаду, близкую к расстройству и разрушению. Изнеженные, развращенные турки могут убивать, грабить, но не могут сражаться. Для победы над ними не нужно даже много искусства; в продолжение 40 лет в каждую войну они впадают в те же ошибки и терпят постоянный урон… При первом воззвании к войне толпы их выступают из Азии, приближаются в беспорядке и истребляют в один месяц весь запас продовольствия, заготовленный на полгода. Пятисоттысячное войско стремится, как река, выступившая из берегов. Мы идем на них с армией из 40 или 50 тысяч человек, размещенных в три каре, с пушками и кавалериею. Турки нападают на нас, оглашая воздух своими криками; обыкновенно они строятся треугольником, в вершине которого становятся отважнейшие из них, упитанные опиумом; прочие ряды, до самого последнего, замещены менее храбрыми и, наконец, трусами. Мы подпускаем их на расстояние ружейного выстрела, и тогда несколько картечных залпов производят беспорядок и страх в этой нестройной толпе. Несколько отчаянных, разгоряченных опиумом, бросаются на наши пушки, рубят их и падают под нашими штыками. Когда эти погибли, прочие пускаются бежать. Наша кавалерия преследует их и производит страшную резню; она гонится за ними до их стана и овладевает им. Оставшиеся из них, ошеломленные, прячутся за городскими стенами, где их ждет чума и часто истребляет прежде, чем мы успеем сделать приступ… Они храбры только за своими окопами; да и тут, при осадах, как глупо они действуют! Они делают беспрестанные вылазки и, вместо того чтобы стараться нас обмануть, безрассудством своим обнаруживают свои намерения. Во-первых, мы уже заранее знаем, что они нападут на нас в полночь. К тому же они в тот день непременно выставляют на стене с той стороны, откуда намерены выйти, столько лошадиных хвостов, сколько отрядов наряжено для вылазки. Поэтому мы знаем наперед час нападения, число нападающих, ворота, из которых они выйдут, и направление, по которому сделают свое движение». Эти слова после Рымника не выглядели пустой бравадой. Екатерина II называла Суворова и Кобурга «loyas et illustres chevaliers» [46], приказав произвести в их честь в Петербурге салют из 101 залпа. Она наизусть цитировала письмо Суворова дочери с известием о победе, вспоминая, что в этот же день он нанес поражение Огинскому.

Австрийцы, при всем их национальном самодовольстве, были поражены боевыми качествами русской армии. Один австрийский офицер, участник сражения, описывал русских солдат в таких выражениях: «Почти невероятно то, что о русских рассказывают: они стоят, как стена, и все должно пасть перед ними». Он вспоминал, что перед атакой траншей у леса русские солдаты разразились ужасным, диким хохотом, «каким смеются Клопштоковы[47] черти» (видимо, солдаты услышали какую-нибудь из суворовских шуток). Однако, хотя Иосиф II и писал в рескрипте на имя Суворова: «Совершенно признаю, что я победою обязан наипаче вашему скорому соединению с принцем Кобургским», но в Австрии Рымникское сражение праздновали, как свою победу. Безбородко извещал одного из графов Воронцовых: «Австрийцы от сна восстали, но уже и загордились успехами; … не спорят однакоже, что Суворов решил принца Кобургского атаковать турок, а то было уже стали на оборонительную ногу».

Выбрать награду, достойную победителя, было нелегко. Потемкин советовался с Екатериной II: «Я думаю, что бы ему, и не придумаю. Петр Великий графами за ничто жаловал; коли б его с придатком Рымникский?» Императрица одобрила эту мысль. Александр Васильевич был пожалован титулом графа Российской империи со званием Рымникский. К титулу прилагались орден св. Георгия I класса, бриллиантовый эполет, перстень, Андреевская звезда, богато украшенная шпага. «Осыпав его алмазами, думаю, что казист будет», — писала Екатерина II в ответ на предложение Потемкина. Светлейший не скрывал, кому Суворов обязан этими милостями: «Скажи, граф Александр Васильевич, что я добрый человек: таким я буду всегда».

На этот раз даже тщеславие Суворова было потрясено сыпавшимися на него отличиями. «У меня горячка в мозгу, да кто и выдержит! — делился он своими чувствами с Наташей. — Слышала ли, сестрица, душа моя? Еще от моей de magnanime mere[48] рескрипт на полулисте, будто Александру Македонскому; знаки св. Андрея тысяч в пятьдесят, да выше всего, голубушка, первый класс св. Георгия; вот каков твой папенька за доброе сердце. Чуть право от радости не умер».

А «de magnanime mere» он отписал: «Неограниченными, неожидаемыми и незаслуженными мною милосердиями монаршими вашими, великая Императрица, я теперь паки нововербованный рекрут».

В добавление к титулу графа Российской империи Суворов получил и рескрипт Иосифа II о возведении его в звание графа Римской империи. Кобург был пожалован чином фельдмаршала австрийской армии (это кольнуло Суворова), а от русской императрицы он получил шпагу, усыпанную бриллиантами.

За этими милостями Александр Васильевич не забывал и о своих подчиненных. Он